Загадка «Черного монаха»

Новелла «Черный монах» (1893) во многих отношениях занимает особое место в творчестве Чехова. Во-первых, благодаря самой теме – изображению визионарных видений, причем границы между фантазией и психическими фантомами, безумными представлениями странно размываются, – и, во-вторых, благодаря компактной композиции.

Начинает повествование как будто объективный, нейтральный рассказчик: «Андрей Васильевич Коврин, магистр, утомился и расстроил себе нервы» (С., 8, 226).

По совету врача Коврин поехал в деревню отдохнуть у бывшего своего опекуна Песоцкого. Там он встретился с подругой юности Таней, дочерью Песоцкого. Весенняя природа вдохновляет Коврина, он предается юношеским воспоминаниям, и одуряющие звуки серенады Брага вызывают у него странное беспокойство. Таня уделяет ученому и уважаемому гостю больше внимания, чем того требует обычная вежливость. После вечернего концерта Коврин в возбужденном состоянии рассказывает Тане легенду. Тысячу лет тому назад бродил по пустыне черный монах, который не умер, а загадочно исчез и должен вернуться, как фата моргана. У ночной реки, поблизости от дома Песоцкого, в порыве ветра Коврину является коварно улыбающийся черный монах. В последующие дни Коврина раздражают семейные ссоры и мелкие заботы Песоцкого, однако его намного больше занимает призрак, внушающий ему мысль, правда не совсем ясную, о его высоком призвании. Второе явление монаха ведет к более длительной беседе. Беседа приобретает странный оборот: монах подтверждает рациональный самодиагноз Коврина о его психическом заболевании, о галлюцинациях. Монах объясняет заболевание Коврина тем, что он избран Богом и предназначен для великого, также как многие пророки и гениальные люди до него, познавшие «вечную истину». Вместо ответа на вопрос Коврина об этой «вечной истине», черный монах исчезает.

Второе появление монаха вызывает у Коврина оптимистически приподнятое настроение, он влюбляется в Таню и женится на ней к радости отца. Таня и Песоцкий едва ли замечают, что подъем и трудовое усердие Коврина объясняются его постоянными галлюцинациями. Это их мало беспокоит, пока Таня не осознает состояние мужа и не настаивает на лечении.

Повествование дано полностью с позиции Коврина, к которому приспособился рассказчик, за исключением тех мест, где рассказ не ведется от первого лица. «Черному монаху» было посвящено много противоречивых исследований [1; 55], в которых критики стремились постичь авторское отношение к героям, считалось, что ключом к разгадке повести является позиция Чехова в оценке Коврина и его фантома черного монаха – с одной стороны, Егора Песоцкого и его дочери Тани – с другой.

По ставшей классической классификации В.Б. Катаева, все критики, писавшие о «Черном монахе», разделились на «ковринистов» и «песоцкистов» – в зависимости от того, чье мировоззрение, чья жизненная практика наиболее близка Чехову. Сам Катаев отвергает такой подход к интерпретации новеллы [2; 482].

В новейших работах обращается внимание на философское и религиозное содержание «Черного монаха»: рассматривается призрак монаха как самостоятельный художественный образ, как двойник Коврина; трактуется новелла как критическое или полемическое отображение концепции Н.К. Михайловского о «герое и толпе», «гениальности и помешательстве» – Ломброзо, теории «вырождения» Нордау, «сверхчеловека» – Ницше; как кризисная встреча и столкновение с архетипичными прообразами коллективного подсознания, по психологии подсознания Юнга. В связи с анализом душевной болезни Коврина я сам, следуя за указанием Чехова «Просто пришла охота изобразить манию величия» смог показать, что течение и симптомы этой болезни в новелле фактически соответствуют ее описанию в современной психиатрической литературе [3; 85-90]. Однако литературное произведение не является историей болезни!

В последнее время «Черный монах» интерпретируется как вид литературной полемики с пушкинским Германом в «Пиковой даме»: и в пушкинской новелле наблюдается рациональное обращение с фантастическими явлениями, которые при этом теряют свою действенную силу. Очень интересна и попытка исследовать в новелле поиски возвышенной идеи как необходимый стимул гуманной творческой жизни. Но если аргументируется, что общественная и духовная обстановка, атмосфера обусловливают болезни, что духовные поиски приводят к психической болезни, смешиваются причина и следствие: в начале действия Коврин воспринимает семейную жизнь Песоцких, их сады, окружающую природу как гармонические, эстетические; и только в течение прогрессирующей болезни его взгляд на них меняется!

Неубедительна и попытка объяснить судьбу Коврина неудачным фаустианским стремлением: Фауст никогда не страдал от чувства посредственности!

Герой, именем которого названо произведение, связывает его с романтической традицией. В романтизме встречаются фантастические сюжеты, ночные призрачные видения, открывается тёмная сторона человеческой души, трактуется безумие как переход в трансцендентные сферы, и еще точнее: образ черного монаха является типичным романтическим персонажем. Демонический монах является главным героем романтического, так называемого «готического» романа Matthew Gregory Lewis'a «Монах» (1796) или у Charles'a Robert'a Maturin'a в известном романе «Melmoth the Wanderer» (1820), в романе Пушкина «Евгений Онегин» суеверная Татьяна убегала в страхе от случайной встречи с «черным монахом» [5, VI]. Непосредственные интертекстуальные соответствия наблюдаются в романе Э. Т. А. Гофмана «Эликсиры Сатаны» (1815/16): К беглому капуцинцу Медарду является странствующий художник Франческо, который принимает облик монаха-доминиканца. Одетый в черную рясу, с бледным лицом, пламенными, лукаво ухмыляющимися глазами он не только внешне очень похож на чеховского монаха. И у Гофмана статус монаха определяется психологически: как двойник Медард; Гофман ввел в мировую литературу образ двойника – монах-доминиканец представляет темную, подавленную, скрытую сторону его сознания, его психики. Поэтому не удивительно, что и внушения монаха-доминиканца Медарду почти дословно напоминают слова Черного монаха: «Ты избранник, ты должен осуществить свое призвание, только в этом твое спасение» [4; 42].

В современной Чехову литературе символизма и декаданса, которая обращалась к романтически-фантастическим темам и сюжетам, к черным и мрачным мессам, дьявольским ритуалам и сатанизму, также встречаются изменники-иереи, монахи, жрецы. Своим обетом монах особенным образом связан с Богом, он обладает таинственной, нездешней властью, которую он получил от Бога при своей инициации, при посвятительном обряде и которую он сохраняет за собой также в случае экскоммуникации и отступничества от Бога. Этой властью, этой мистической аурой монах-изменник является в романтизме своеобразным двуликим демоническим образом. Имея в виду эту традицию романтического образа монаха, мне кажется необоснованным рассматривать Черного монаха как Антихриста или сатаны, пришедшего убивать, мстить, разрушать.

Образ жуткого монаха стал настолько устойчивым в литературной и религиозной традиции, что он принял мифические черты, и даже рациональное объяснение его появления не снимает с него демонической стихии.

Наряду с глубоко романтическим образом Черного монаха наблюдаются в новелле еще иные романтические черты, которые нас возвращают к «Запискам сумасшедшего» Н. В. Гоголя, «Сильфиде» В. Ф. Одоевского, к психически неуравновешенным персонажам Ф. М. Достоевского. Мотив таинственной мелодии напоминает о «Песни торжествующей любви» И. С. Тургенева.

Но следует все же учесть, что текст не оставляет никакого сомнения в том, что явление Коврину черного монаха вызвано галлюцинациями, что, в отличие от романтических произведений, монах не существует как самостоятельный или трансцендентный романтически-фантастический призрак. Коврин – сам психолог по специальности – осознает недвусмысленно, что проекция черного монаха вызвана галлюцинациями.

Коврин, несмотря на четко осознанный фантасмагорический характер видения, позволяет себе беседовать с ним. Он очарован, вдохновлен черным монахом. Духовные силы и потенции Коврина активизируются и усиливаются. Черный монах обнадеживает его перспективой и идеалами. Конечно, это иллюзия. Коврин вовсе не гениален, как ему лживо внушает черный монах. Но поскольку Коврин, вопреки благоразумию, не отклоняет обещаний ему черного монаха, надо полагать, что он не может этого сделать, что его состояние в этом смысле следует считать больным, но все же в целом не абсолютно патологическим. Его состояние можно квалифицировать как промежуточную стадию между нормой и болезненным отклонением от нее, когда обстоятельства и ситуации (ночная природа, семейные неурядицы Песоцких, научные неудачи и т.д.) вызывают в человеке нервное перенапряжение и галлюцинации, которые принимают образ традиционной мифически-литературной фигуры – черного монаха, которая в подсознании Коврина обособляется, воздействует на его психику и, внушая достижения высоких целей, ослабляет и устраняет самокритические интеллектуальные способности Коврина.