Роман «Процесс»

Модернизм как художественное течение характеризует субъективизм и в целом пессимистичное воззрение на прогресс и историю, внесоциальное отношение к человеку, нарушение целостной концепции личности, гармонии внешней и внутренней жизни, социального и биологического в ней. В плане мировоззренческом модернизм спорил с апологетической картиной мира, был настроен антибуржуазно; в то же время его явно настораживала негуманность революционной практической деятельности.

Модернизм выступал в защиту личности, провозгласил ее самоцельность и суверенность, имманентную природу искусства.

Граница между модернизмом и реализмом в ряде конкретных примеров из творчества современных авторов достаточно проблематична, ибо, по наблюдению киевского литературоведа Д. Затонского, «модернизм ... в химически чистом виде не встречается». Он является неотъемлемой частью художественной панорамы ХХ века.

Роман «Процесс» в данном       отношении особенно показателен. Герой Ф. Кафки осужден. Он узнает об этом       в начале романа. Судебный процесс преследует его, но если Йозеф К. и       пытается прекратить дело, то все свои попытки он совершает без всякого       удивления. Мы никогда не перестанем изумляться этому отсутствию удивления.       Именно такое противоречие и является первым признаком абсурдного       произведения. Сознание через конкретное отражает свою духовную трагедию;       оно может сделать это лишь при помощи вечного парадокса, который позволяет       краскам выразить пустоту, а повседневным жестам – силу вечных стремлений.       Метаметафора обнаруживается в наложении двух миров, в столкновении чего-то       неестественного с реальным, то есть в абсурдной ситуации. Но осознать       наличие этих двух миров - значит уже начать разгадывать их тайные связи. У       Ф. Кафки эти два мира - мир повседневной жизни и фантастический. Кажется,       что писатель постоянно находит подтверждение словам Ницше: «Великие       проблемы ищите на улице». Тут точка соприкосновения всех литературных       произведений, трактующих человеческое существование, - вот в чем основная       абсурдность этого существования и в то же время его неоспоримое величие.       Здесь оба плана совпадают, что естественно. Оба отражают друг друга в       нелепом разладе возвышенных порывов души и преходящих радостей тела.       Абсурд в том, что душа, помещенная в тело, бесконечно совершеннее       последнего. Желающий изобразить эту абсурдность должен дать ей жизнь в       игре конкретных параллелей. Именно так Ф. Кафка выражает трагедию через       повседневность, а логику через абсурд. В произведениях абсурда скрытое       взаимодействие соединяет логическое и повседневное.

Атмосфера его романов «Процесс» и «Замок» воспринимается как грандиозная метафора – метаметафора -   столь же бездушного и механического бюрократизма. То, как Кафка показал абсурдность и бесчеловечность тотальной бюрократизации жизни в 20-ом веке, поразительно. И ведь наверняка такой степени обесчеловечения общественного механизма европейское общество времен Кафки не знало, если и знало, то, видимо только в нацистской Германии. Так что здесь какой-то поистине необыкновенный дар смотреть в корень, предвидеть будущее развитие определенных тенденций. И вот тут-то Кафка, между прочим, на какой-то момент соприкасается с устремлениями экспрессионистов: это они мечтали в своем искусстве понимать не единичные явления, а законы; мечтали, но не осуществили этой мечты, а вот Кафка именно ее и осуществил – его сухая, жесткая, без метафор, без тропов, как бы лишенная плоти проза и есть воплощение формулы современного бытия, его самого общего закона; конкретные числа и конкретные варианты могут быть разными, но суть – одна, и она выражается формулой. С чисто художественной, технической стороны Кафка достигает такого эффекта прежде всего с помощью вполне определенного приема. Это прием материализации метафор, причем метафор так называемых языковых, уже стершихся, тех, чей переносный смысл уже не воспринимается.

Когда мы говорим, например, о том или ином человеке – «он потерял человеческий облик»,либо о том или ином явлении – «это чистый абсурд», или «это уму непостижимо», или «это как кошмарный сон», мы, по сути, пользуемся такими языковыми метафорами, прибегаем к смыслу не буквальному, а переносному, образному. Мы понимаем, что облик-то все-таки человеческий, а не лошадиный, не собачий и т. д.; и выражение «уму непостижимо» всего лишь есть сгущение нашего впечатления от какого-либо события; потому что, попроси кто-нибудь нас в следующую минуту рассказать о причинах этого события, мы все-таки объяснение-то дадим; пусть свою версию, но все-таки мы предполагаем всегда, что нашему уму это все же доступно. Кафка последовательно материализует именно эту умунепостижимость , абсурдность, фантасмогоричность.

Что больше всего озадачивает в его прозе – это снова и снова всплывающая алогичность, неправдоподобность причинно-следственных сцеплений; особенно это заметно, когда неизвестно откуда вдруг по ходу дела появляются предметы и люди, которых здесь просто не должно быть.  Многие исследователи отмечали эту особенность повествования у Кафки.