Характеристика образа Турусиной в пьесе «На всякого мудреца довольно простоты» А. Н. Островского

«Барыня родом из купчих»,— определяет ее Островский, и этим уже многое сказано. В доме Турусиной еще держатся черты старомосковского уклада с его хлебосольством и набожностью, глазками лампадок по углам и толчеей ворожей и странниц в задних комнатах и на кухне. А в нраве самой хозяйки суеверия замоскворецкой купчихи переплелись с замашками стареющей светской львицы, принимающей у себя избранный круг московской знати. Купеческую патриархальность Турусина пытается соединить с легким налетом «европеизма». И ретроград Крутицкий, и либерал Городулин — желанные гости в ее доме.

Легко угадать ее предысторию. Островский не скрывает, что ныне увядающая Турусина успела всласть погрешить на своем веку и только теперь взялась вдруг «каяться», удивляя всех, кто знал ее прежде, фальшивой набожностью. Можно предположить, что ее покойный муж, какой-нибудь толстопузый и бородатый купчина, был многими годами старше ее. Он оставил ей солидное состояние, и она может позволить себе ныне держать, что называется, открытый дом, и привередливо подыскивает жениха для племянницы Дашеньки.

На первый взгляд в этом характере нет ничего нового для Островского: все тот же тип богатой барыни, ханжи-купчихи, знакомый нам по его пьесам из купеческого быта. Зачем нужен этот бытовой дивертисмент в политической комедии о «мудрецах»? Ради «московского» колорита? Или для того, чтобы свести в ее доме действующих лиц комедии? Нет, фигура Турусиной слишком любопытна сама по себе, чтобы иметь лишь вспомогательное сюжетное значение.

Мы не ошибемся, если увидим в ней еще одного московского «мудреца», правда, на этот раз «мудреца» в юбке. Иными словами, Турусина тоже воплотила в себе разновидность умонастроений, без учета которых картина вырождения сознательной мысли, изображенная Островским, оказалась бы неполной.

Под крышей богатой дачи в Сокольниках вовсе не входят в оттенки либеральных или консервативных убеждений, а попросту, по старине веруют в чудесные знамения, совпадения, приметы, гадания ворожей и прорицания юродивых. Принимая у себя людей разных толков, Турусина хочет показать, что она чувствует себя выше не только консерватизма с либерализмом, но и вообще всякой «политики», преходящей злобы дня. «Я делаю добро для добра, не разбирая людей», - потупив глаза, объясняет вдова. Ей хочется думать, что она живет в «вечности». Турусина не желает знать, о чем шумят современные витии. Какая реформа? Какие крепостные? Что за «новые суды»? Помилуйте, есть ли ей досуг заниматься всей этой суетностью! Она знает одно: существуют приятные светские знакомые, солидные люди— Мамаев, Городулин, Крутицкий, и что ей до их споров и недоразумений? То есть, может быть, она и не так безразлична к образу мысли своих гостей, может быть, даже неплохо соображает, что к чему, но она взяла на себя известную роль и должна выдержать ее до конца. Перед лицом указаний, даруемых провидением, все равны. И выслушав горячую рекомендацию Глумову от старика Крутицкого, Турусина непременно проверит ее на человеке «противоположных убеждений» — Городулике. Однажды порешив про себя, что ей важны лишь высшие, неземные заботы, она получает возможность прекрасно ладить со всеми к непременной собственной выгоде.

«Я знаю одно, что на земле правды, нет, и с каждым днем все больше в этом убеждаюсь»,— говорит Турусина в конце пьесы. Но не надо думать, что ее глаза обращены к небу. Она не столько религиозна, сколько суевер-па. Ее пугают дурные сны, случайные совпадения, недобрые приметы.- Едва собравшись выехать из дому, Турусина велит откладывать лошадей, потому что в самых воротах женщина перешла дорогу экипажу... А тут еще встреча с правой стороны...

В купеческом застойном быту темное суеверие мажет казаться лишь наследной реликтовой чертой. Но не вернее ли думать, что оно оживлено отчасти и ближайшей современностью? В общей неуверенности и лихорадке пореформенной жизни трусливой московской купчихе хочется найти надежную пристань. Политика — зыбка и сомнительна, да и не женское это дело. Однако и религиозности настоящей нет, так что защиту от неустойчивости жизни приходится искать в бытовом мистицизме самого низменного «земного» свойства. Когда исчезает искренняя вера, то в огромной прогрессии растут ее дешевые суррогаты — прорицания, предрассудки, приметы. Предрассудок захватывает место, оставшееся пустым после религии.