Александр Александрович Блок (1880-1921). Блок относился к символизму более страстно, чем Брюсов. Он глубоко разделял некоторые доктрины этого течения и тем резче порывал с ними. Блок-критик развивался одновременно с Блоком-поэтом. Напрасно 3. Гиппиус, Ю. Айхенвальд и другие декаденты утверждали, что теоретизирующий Блок всегда «роняет себя», что Блок-поэт «лучше» Блока-критика. Никакого антагонизма между его критической и поэтической деятельностью не было.

Первоначально Блок был правоверным символистом, в своих рецензиях о произведениях Бальмонта, Брюсова, А. Белого разделял оптимизм этого направления. Блок повторял общие каноны символизма: это видно также из его отзывов о В. Соловьеве, о творчестве В. Иванова (1905). Блок признавал Иванова за теоретика символизма, сочувственно цитировал основные его положения. И для Блока «кромчими звездами» являлись Тютчев, Хомяков. Разрыв Блока с В. И. Ивановым произошел позднее - в 1912-1913 годах. Но как ни резко распадается эволюция Блока на два периода, в его взглядах до конца жизни оставалось много от изначального символизма. Рецидивы их чувствуются в докладе «О современном состоянии русского символизма» (1910), в двух работах об Аполлоне Григорьеве («Судьба Аполлона Григорьева», 1916; «Что надо знать об Ап. Григорьеве», 1919) ив речи «О романтизме», произнесенной перед актерами Большого драматического театра в Петрограде в 1919 году.

Доклад «О современном состоянии русского символизма» был сделан под девизом: «Кто захочет понять - поймет». Блок в духе Рембо и Метерлинка пояснял тайны собственного творчества: «Незнакомка»-это сплав из многих миров, преимущественно синего и лилового, а не просто дама в черном платье со страусовыми перьями.

Ив 1911 году, и позднее прельщал Блока величественный, как ему казалось, образ «рыцаря-монаха»- Владимира Соловьева. Таким же рыцарем «печального образа», не опознанным современниками, был для Блока и Аполлон Григорьев. Крайне субъективно Блок старался разглядеть в Григорьеве «осененность свыше», «отсветы Мировой Души», носителя русской «органической идеи», которая была утеряна русской интеллигенцией, пошедшей за своим «генералом» Белинским, «опечатавшим» всю классику своими «штемпелями». И здесь субъективнейшая конструкция в пользу символизма оказывалась обязательно связанной с уничижением то «наивного», то «глумливого» реализма. Блок говорил о провиденциальной роли искусства в связи с проблемой романтизма. Он высмеивал «профессорские» мнения о романтизме: романтизм - нечто возвышенное, но всегда отвлеченное, туманное, далекое от жизни; романтиком называют человека неуклюжего, рассеянного, непрактичного. Но иначе к романтизму отнеслась, как оказывается, более пытливая наука конца XIX - начала XX века при новом русском «возрождении», т. е. при символизме. «Подлинный романтизм,- говорил Блок,- вовсе не есть только литературное течение», он не был «отрешением от жизни», наоборот, романтизм «преисполнен жадным стремлением к жизни». Блок, как и Брюсов, считал, что «принципы» творчества вечны, «школы» и «течения» временны, они только применяют принципы всем напоказ. Но всмотримся, как конкретизирует Блок свое вселенское понятие романтизма. Он придает ему отвлеченный смысл побудительной творческой силы вообще. У него романтизм, собственно, оказывается и не течением, и не принципом творчества. Романтизм это «шестое чувство»: «Романтизм есть не что иное, как способ устроить, организовать человека, носителя культуры, на новую связь со стихией». Под стихией Блок по-символистски понимает внешний мир, мир сущностей. Романтизм «есть дух, который струится под всякой застывающей формой и, в конце концов, взрывает ее». Блок повторял старый тезис символистов: романтизм - это восстание против материализма и позитивизма. При этом можно добавить от себя - и реализма.

Но рядом с такого рода суждениями у Блока можно найти и другие. Это заметно в его статьях «О современной критике» ;{1907), «О реалистах» (1907), «О драме» (1907), «Три вопроса» (1908), «Вечера «искусств» (1908), «Народ и интеллигенция» |1909) и др. Блок с презрением стал писать о различных собраниях и вечерах интеллигенции при различного рода художественных, религиозных обществах, в салонах, журнальных редакциях. Он улавливал лицемерно-снобистский характер этих сборищ, дилетантизм затеваемых дискуссий, их реакционный смысл. Он все дальше расходился с прославленным героем таких вечеров - Мережковским. В статьях «Литературные итоги 1907 года», «Вечера «искусств» Блок зло обрисовал религиозно-философские собрания, на которых «и дела никому нет до народа, как быть с рабочим и мужиком». В старое время, писал Блок, на литературных вечерах звучало проникновенное слово Достоевского, мастерски читавшего свои произведения или «Пророков» Пушкина и Лермонтова, читал свое знаменитое «Вперед, без страха и сомненья!» Плещеев. Сегодняшним же модным поэтам нечего сказать. Стихи любого из них «читать не нужно и почти всегда - вредно». Нечего размножать породы людей «стиля модерн», дни которых «сочтены».

Недоволен был Блок и состоянием современной ему литературной критики. Он замечал в статьях Чуковского, В. Розанова, С. Городецкого непоследовательность в суждениях о Л. Андрееве, М. Горьком. Задыхаясь от символистских словопрений, начал Блок расходиться и со «своими», с А. Белым. Последний в этой связи вызывающе бросал в адрес поэта: «Блок, ведь вы дитя, а не критик! Оставьте в покое келью символизма, если там «спертый воздух»... Мы же признаем необходимым считать вас выбывшим из фаланги теоретиков и критиков нам любезного течения».

Одна из статей Блока названа «Вопросы, вопросы и вопросы»; она как бы передает ажиотаж тогдашних словопрений. Блок отобрал три вопроса, из которых два были традиционными, а третий новым. Он говорил, что, помимо пресловутых вопросов «как» и «что» изображать в искусстве, возникает еще третий вопрос- о «полезности» художественных произведений вообще. Вопрос о «пользе», о «долге» поставлен временем. Блок указывал, что символисты отошли от хороших старых заветов сближения литературы с жизнью, что «подлинному художнику не опасен публицистический вопрос». Блок сочувственно цитировал слова Михайловского: «Каждый художник, я думаю, должен быть публицистом в душе». Особенно это качество должно быть свойственно русскому художнику. От третьего вопроса отныне, по мнению Блока, зависит решение и первых двух.

Блок никогда не торопился сбрасывать со счетов классиков русского реализма. В ответах на одну из анкет Блок признавался, что любит Некрасова, что Некрасов оказал на него большое влияние; народность Некрасова была «неподдельной, настоящей». Блок высмеивал измышления В. Соловьева, Мережковского, что Пушкин, Лермонтов, Гоголь были сами повинны в своих несчастьях и в смерти: «Нет, мы знаем, чья рука управляла пистолетами Дантеса и Мартынова», «кто пришел сосать кровь умирающего Гоголя», «в каком тайном и быстро сжигающем огне сгорели Белинский и Добролюбов», кто «увел Достоевского на Семеновский плац и в мертвый дом». Во всем этом повинны самодержавие и попы.

Характерно заглавие статьи Блока о Льве Толстом, написанной в связи с восьмидесятилетием писателя: «Солнце над Россией». Блок с горькой иронией говорил, что Россия чтит великого писателя, вопреки запрету синода и властей, что Толстой так же гоним, как всякий честный русский писатель и гражданин.

Лев- Толстой служил Блоку каким-то залогом неустрашимости русской литературы, ее величия, гражданской честности. Этот оптимизм Блок черпал не из теургии символистов, а из сознания, что где-то рядом творит свое великое дело на благо народа великий Толстой.

Реальными носителями протеста в окружающей современной литературе для Блока оказались в значительной степени писатели-реалисты, до сих пор совершенно чуждого ему лагеря - Горький и «знаньевцы». Он посвятил им специальную, очень сложную статью с весьма определенной положительной оценкой. Статья Блока вызвала бурю возмущения среди символистов, но он не отказался ни от одного из своих слов.

В 1918 году в статье «Интеллигенция и революция» Блок заново переосмыслил все прежние проблемы. Вместе с тем не следует думать, что Блок все уже понимал правильно, решительно и безоговорочно принимал, что делалось на его глазах в области культуры. Во-первых, не все понимал, а, во-вторых, многое делалось с такими перегибами и неумело, что это не могло не вызвать с его стороны справедливого нарекания.