Стихотворение датировано в рукописи 1812 годом. У нас, однако, есть основания для существенно более точной датировки. «Разговор», центральные персонажи которого легко узнаются за титульными инициалами (это драматург и поэт князь А. А. Шаховской и актриса Е. И. Ежова; последняя, впрочем, названа в тексте своим полным именем), связан с новой стадией полемики между «архаистами» и карамзинистами. «Князь Ш. и актриса Е.» - отклик на чтение Шаховским 2-й песни ироикомической поэмы «Расхищенные шубы», состоявшееся в публичном собрании «Беседы любителей русского слова» февраля 1812 года.
«Разговор», судя по его содержанию, был написан явно по горячим следам этого события и поэтому смело может быть датирован концом февраля 1812 года.
Что же произошло 23 февраля? Прочитанная в «Беседе» первоначальная редакция 2-й песни «Шуб» Шаховского существенно отличалась от печатного текста, увидевшего свет в 7-м томе «Чтений в Беседе любителей русского слова». Она содержала выпады в адрес Карамзина, Блудова и, видимо, некоторых других карамзинистов, исключенные при публикации. Сведения о первоначальном содержании этой песни и о вызванном ею резонансе дошли до нас в чрезвычайно скудном количестве.
Стихотворение Измайлова верифицирует сообщение Батюшкова о том, что в первоначальном варианте 2-й песни содержались выпады в адрес Карамзина — и, по всей вероятности, достаточно злые. Однако полемическим ядром поэмы, судя по тексту Измайлова, и в первой редакции были стихи, направленные против В. Л. Пушкина. Эти стихи сохранились и в печатной версии.
Первый выпад — в начале песни:
Меж тем заря взошла и солнце осветило
Журнальной тягостью разбитое окно,
Которо не было еще заклеено
Посланьем дружеским творца стихов различных,
К употребленьям сим особенно приличных...
«Посланье дружеское», пригодное только на заклейку окон, — это, конечно, намек на послания В. Л. Пушкина «К В. А. Жуковскому» и «К Д. В. Дашкову». Далее один из персонажей «Расхищенных шуб», нотариус Спондей, произносит гневную речь, направленную против главного героя поэмы, Гашпара, и представляющую собой пародический коллаж из стихов послания В. Л. Пушкина к Жуковскому:
Нам нужны не слова, нам нужно просвещенье;
Слов много затвердить не есть еще ученье.
Витийство без идей мою волнует кровь;
Ношу в душе моей к изящному любовь
И празднословие всем сердцем ненавижу.
Я слышу много слов, но толка в них не вижу...
Вот подлинные стихи В. Л. Пушкина, использованные Шаховским:
В славянском языке и сам я пользу вижу,
Но вкус я варварский гоню и ненавижу.
В душе своей ношу к изящному любовь;
Творенье без идей мою волнует кровь.
Слов много затвердить не есть еще ученье;
Нам нужны не слова — нам нужно просвещенье.
Шаховской, как видим, произвел самые минимальные изменения в тексте Пушкина. Главное — он разместил стихи послания в обратной последовательности, так сказать — задом наперед, и тем самым постарался показать, что толку и смысла в сочинении Василия Львовича от этой операции ни прибавляется ни убавляется.
«Разговор» Измайлова имеет, помимо прочего, и своеобразную ценность свидетельского показания. Как уже говорилось, о публичном чтении поэмы Шаховского мы знаем очень немного. И если в письме Батюшкова отразилось негодование карамзиниста, то Измайлов (несомненно, также присутствовавший на чтении), видимо, довольно точно зафиксировал реакцию на поэму со стороны беседчиков. Реакция слушателей в общем соответствует их репутации. Заразительно смеявшийся П. А. Кикин, «новообращенный славенофил» (хранивший у себя «Рассуждение о старом и новом слоге» Шишкова с надписью Mon Evangile), прежде «считался блестящим остряком, французолюбцем и светским модным человеком». Он и после «обращения» «продолжал считаться остряком, и язык его называли бритвою».
«Князь Ш. и актриса Е.» своими жанрово-стилевыми. особенностями, впрочем, существенно отличается от измайловских «сказок». Сказки - жанр, в принципе рассчитанный на публикацию и потому выводящий реальных лиц и реальные события под условными масками. «Разговор» для печати явно не предназначался. Двупланность образа как структурный принцип здесь исчезает: о литературных событиях говорится уже не иносказательно, а прямо. С другой стороны, исчезают и авторские оценки, и пуантирующая мораль (в измайловских сказках под такую мораль обычно маскировалась заключающая текст эпиграмма): перед нами своеобразный нравоописательный очерк в стихах, герои которого должны сами за себя свидетельствовать. Наконец, отсутствие оглядки на цензуру и вообще на печатные конвенционально обусловило введение в «Разговор» достаточно рискованной сексуальной тематики и невозможной в тогдашней печати, но естественной в быту лексики.
