Спор Пушкина Мицкевичем на примере стихотворений «Памятник Петру Великому» и «Медный всадник»

В одном из стихотворений петербургского цикла — «Памятник Петру Великому» — Мицкевич изобразил Пушкина и вложил в его уста вольнолюбивую, тираноборческую речь. Важно помнить, что когда было написано это стихотворение Мицкевича и когда оно появилось в печати (конец 1820-х и начало 1830-х годов), Пушкина за его «Стансы», за неожиданно для него самого возникшие отношения с Николаем обвиняли в измене юношеским свободолюбивым идеалам. Мицкевич рассказал о своих встречах с русским поэтом в 1827—1828 годах. Известно, что оба поэта встречались множество раз, их связывала дружба, они говорили обо всем, и, несомненно, Пушкин рассказывал Мицкевичу о своем понимании политики Николая, о своих надеждах, о своих идеалах. В это же время он писал не только «Стансы», но и «Арион», где громогласно заявлял; «Я гимны прежние пою».

Мицкевич понимал друга и верил ему, потому он и свидетельствовал: пет, не изменил русский гений своим убеждениям, он по-прежнему верен свободе. Вот почему Пушкин чувствовал себя обязанным откликнуться на этот поэтический привет, дать понять далекому другу, что до него дошли его добрые слова, что он знает о его свидетельстве. Так в примечаниях к поэме «Медный всадник» появилась прямая ссылка на стихотворение Мицкевича — «Памятник Петру Великому»: «Смотри описание памятника в Мицкевиче». Однако Пушкин этим не ограничился. Мицкевич ведь не просто писал о вольнолюбии русского поэта, он это вольнолюбие изображал со своих романтических позиций и потому приписывал ему взгляды, с которыми Пушкин согласиться не мог. Большая часть стихотворения «Памятник Петру Великому» написана как «речь Пушкина». Мицкевич вместе со своим другом, гуляя по Петербургу, остановился у Фальконетова памятника: «Гость молча озирал Петров колосс, И русский гений тихо произнес». В бумагах Пушкина сохранился сделанный им перевод значительной части этой речи . Зачем это делал Пушкин — мы не знаем. Ясно лишь одно — он очень внимательно отнесся к этому стихотворению Мицкевича. Характерно, что переведена была только первая, описательная часть этой речи:

• Первому из царей, вершителю чудес,
• Вторая царица соорудила памятник.
• Уж царь, отлитый в образе великана,
• Сел на медный хребет буцефала
• И искал места, куда бы он мог въехать на коне,
• Но Петр на собственной земле не может стать,
• В отечестве ему не хватает простора;
• За пьедесталом для него послано за море,
• Послано вырвать на финляндском побережьи
• Глыбу гранита; она, по приказу государыни,
• Плывет по морю и бежит по земле
• И падает в городе навзничь перед царицей.
• Уже пьедестал готов: летит медный царь,
• Царь-кнутодержец в тоге римлянина;
• Конь вскакивает на стену гранита,
• Останавливается на самом краю и поднимается на дыбы.

На этом перевод обрывается. Дальше, по воле Мицкевича, Пушкин должен был с благоговением говорить о Марке Аврелии, который, как истый просвещенный монарх, противопоставлен Петру. Завершается «речь» «пророчеством»:

• Царь Петр коня не укротил уздой,
• Во весь опор летит скакун литой,
• Топча людей, куда-то буйно рвется,
• Сметает все, не зная, где предел.
• Одним прыжком на край скалы взлетел,
• Вот-вот он рухнет вниз и разобьется.
• Но век прошел — стоит он, как стоял.
• Так водопад из недр гранитных скал
• Исторгнется и, скованный морозом,
• Висит над бездной, обратившись в лед.
• Но если солнце вольности блеснет
• И с Запада весна придет к России
• Что станет с водопадом тирании?

Пушкин не согласился с подобным «пророчеством»: оно противоречило его убеждениям. Первым это отметил В. Д. Спасович. Приведя последние три строки «Пророчества», Спасович писал: «Бешеный конь, кусающий удила, застывший водопад, повисший над пропастью, — это ведь сама Россия. Не мог допустить русский патриот, что этот конь разобьется вдребезги; что весь каскад растает; что весь период реформ Петра должен быть признан недействительным, не бывшим, должен быть вычеркнут из истории; что вся реформа была, так сказать, навыворот».

Вот почему в «Медном всаднике» Пушкин открыто противопоставил свое описание памятника и понимание его символики описанию и пониманию Мицкевича. Отрывок «речи» Пушкина, переведенный им, заканчивался стихами: «Конь вскакивает на стену гранита, останавливается на самом краю и поднимается на дыбы». Продолжалась же она у Мицкевича так: «Бешеный конь уже приподнял копыта, — царь его не удерживает; конь гремит удилами. Чувствуешь, что он полетит и разобьется вдребезги». Отвечая Мицкевичу, Пушкин исправляет приписанную ему речь, высказывая свое подлинное мнение о памятнике — о седоке и коне:

• Ужасен он в окрестной мгле!
• Какая дума на челе!
• Какая сила в нем сокрыта!
• А в сем коне какой огонь!
• Куда ты скачешь, гордый конь,
• И где опустишь ты копыта?

Эмблема, выраженная в памятнике, предполагает единство седока и коня, однако очевидны различия в идейных функциях каждого из образов, составляющих единое целое. Русское самодержавие и Россия — понятия не тождественные. Коню не грозит опасность рухнуть в пропасть: «гордясь могучим седоком», конь одолел многие тягчайшие препятствия, возникавшие на пути великих реформ и преобразований. И победа эта символизирована в крутой громаде гранита, на который мощно взлетел конь. В первом произведении, посвященном Медному всаднику, — в радищевском «Письме другу, жительствующему в Тобольске» читаем: «Крутизна горы суть препятствия, кои Петр имел, производя в действо свои намерения», простертая рука Петра «являет, что крепкия муж, преодолев все стремлению его противившиеся пороки, покров свой дает всем, чадами его называющимся». Русская традиция оптимистически истолковывала символику памятника. Писатель-революционер в стремительном беге коня на крутую вершину горы видел торжество исторически себя оправдавших преобразований Петра.

Та же оптимистическая вера в будущее России, преобразованной Петром, и у Пушкина. Сразу после «Меднего всадника», как бы обобщая и переводя на язык прозы то, что было запечатлено стихами, он писал: «Россия вошла в Европу, как спущенный корабль, — при стуке топора и при громе пушек. Но войны, предпринятые Петром Великим, были благодетельны и плодотворны. Успех народного преобразования был следствием Полтавской битвы, и европейское просвещение причалило к берегам завоеванной Невы».

Путь, пройденный Россией за столетие («прошло сто лет...») не только подтвердил историческую закономерность петровской политики, но и обнажил многие противоречия русской жизни и обострил их до крайности. Что ждет Россию в будущем? Вопрос этот, остро волновавший русское общество после трагических событий 14 декабря 1825 года, постоянно стоял и перед Пушкиным.

Действительность еще не давала оснований для его конкретного решения. Оттого, отвергая пророчество Мицкевича (конь полетит в пропасть и разобьется вдребезги), Пушкин вопросом передает итог своих размышлений:

• Куда ты скачешь, гордый конь,
• И где опустишь ты копыта?
• О мощный властелин судьбы!
• Не так ли ты над самой бездной,
• На высоте, уздой железной
• Россию поднял на дыбы?

Именно к этим словам Пушкин делает примечание: «Смотри описание памятника в Мицкевиче». Подчеркивая свое несогласие с польским поэтом, Пушкин сознательно использует его образ бездны, придавая ему иной смысл: бездна не угрожает коню, он и сейчас — после ста лет — скачет стремительно вперед, ибо движение его не-1 одолимо. Мицкевич утверждал, что Петр не укротил во весь опор летевшего скакуна. Пушкин поправляет: все было иначе — Петр «На высоте, уздой железной Россию поднял на дыбы». Да, Россия за свое преобразование и новый путь заплатила дорогой ценой. И Пушкин это подчеркивает, ибо, как показала история, плата была и тяжелой и кровавой, но — необходимой.

Отвергая приписанное ему Мицкевичем пророчество о гибели водопада тирании, Пушкин не отрекался от вольнолюбивых взглядов, ио решительно не принимал романтической концепции польского поэта об истории и свободе. Важнейшие же политические проблемы — судьба самодержавия, неизбежность возникновения протеста против бесчеловечного самовластия — раскрывались, как мы видели, в сцене бунта Евгения, И примечательно, что и эта сцена соотнесена поэтом со стихами Мицкевича.