Казалось бы, тема имени не связана с космическими, небесными понятиями, но это только на первый взгляд. Исследование творчества М. Ю. Лермонтова показывает, что его "космизм" связан с эмблематичностью его текстов, реализующейся через эмблематику имени. Как правило, это многоплановая "картинность", отсылающая к имяславческой философской тенденции — осмыслять мир и себя в связи с именами, причастными к Божественному имени. Суть философии имя-славия хорошо проясняет С. Н. Булгаков в работе "Философия имени" (1920):
"Возвращаемся к вопросу о священном Имени Божием. До сих пор, говоря об этом, мы имеем в виду лишь имена Божий (в смысле св. Дионисия Ареопагита), то есть именования, в которых закрепляются откровения Божества или Его свойства: сказуемые, которые превращались в подлежащие, становились именами существительными, приобретали субстанциальность, то есть Божественную силу, неизбежно присущую всякому имени Божию. В этом смысле имя Божие есть общая категория, объемлющая собою многие имена, из которых каждое, однако, является в своем месте Именем. Имя есть основа, так сказать, онтологическое место для разных наименований, предикативности происхождения. Однако наряду с этими именованиями — сказуемыми и проистекающими отсюда предикативными именами, ведь может быть, по крайней мере, мыслимо "собственное" Имя Божие, которое, подобно всякому другому, "собственному имени", по вышеразъ-ясненному, не является предикативным или не имеет такого значения. Оно есть уже не кристалл именования, но имя как субъект, подлежащее, субстанция для всяких других наименований. Было бы дерзновенно ставить вопрос о том, каково это имя, единственное ли оно. Даже когда по недоразумению и неведению спрашивали, очевидно, из недолжной любознательности, об этом Имени богоугодные мужи, удостоенные богоявлений, они получили ответ: "Зачем ты спрашиваешь об Имени Моем? оно чудно".
Такой ответ получил праотец Израиль-богоборец, когда спросил Боровшегося с ним об Имени Его (Быт. XXXII, 29), также отвечено было и Маною "Ангелом Божиим", ему предсказавшим будущие события (Судей XIII, 17—18). Божественное Имя не было им сообщено. Имя Божие в собственном смысле слова, не как откровение о Боге, но как прямая Сила Божия, энергия Божия, исходящая из субстанциального существа, не может быть найдено человеком в себе, ни в своей мысли, ни в своей жизни, ибо оно ей трансцендентно. Всякое именование Божие, получаемое вследствие откровения Божества о Себе, естественного или нарочитого, антропоморфно в том смысле, что человек в себе или чрез себя, как макрокосм или микрокосм, познает существо Божие. И поэтому такие именования имеют всегда и человеческий смысл и значение, суть проекция человеческого на божественное или, наоборот, божественного на человеческое"
Эмблематичность текста М. Ю. Лермонтова выявляется в процессе раскодировки "скрытого" имени в его стихотворениях. Мы имеем в виду анаграммы. Ф. де Соссюр, изучавший анаграммы в разных типах текста, в том числе и лирических стихотворениях в греческой поэзии, отмечает: "Основанием для появления анаграмм могло бы быть религиозное представление, согласно которому обращение к Богу, молитва, гимн не достигают своей цели, если в их текст не включены слоги имени Бога. [И если принять эту гипотезу, то и погребальный гимн сам по себе, поскольку в нем встречается анаграмма собственного имени умершего, уже является результатом расширенного употребления приема, вошедшего в поэзию благодаря религии.".
Анаграмма связана с сознательным или подсознательным обращением к Богу, а имя, которое анаграммируется, становится посредником в этом. Анаграмма является одной из составляющих стилеобразования поэзии, музыки и живописи барокко. Словесный текст, написанный в стиле барокко, содержит изображение эмблемы — зрительного воплощения текста. Эмблемами насыщены стихотворения, драмы. Эмблема в своей изобразительной части — это всегда образ-схема, притом неразрывно сопряженная со словом. Эмблематичность текста реализуется и в анаграммах имен собственных. Анаграммы имени собственного — символ морально-риторических экзегетических приемов барокко.
Имена становятся скрытыми словотемами произведений: переживание имени, связь имени и судьбы, ее предопределенность через имя — скрытые темы этих стихотворений. Анаграмма имени является особым организатором художественного пространства, дает ему и новое измерение, она может рассматриваться как внутренняя форма текста. В. Н. Топоров отмечает: "Поэт — автор "основного" мифа и его герой-жертва и герой-победитель, субъект и объект текста, жертвующий (жрец) и жертвуемый (жертва), вина и ее искупление. Он — установитель имен, немую и бездеятельную до него вселенную он сотворил в слове, собрав ее по частям, которые он отождествил (то есть придал им значение, нашел их тайный, скрытый или утраченный смысл) и выразил в звуке. Вселенная созданного таким образом поэтического текста "сильнее" и ярче, чем та же вселенная, взятая вне описания, до него. При таком понимании задач поэта имя приобретает особую значимость. Оно — самый краткий неточный итог, квинтэссенция изображаемого в поэтическом тексте, и потому оно — главное в тексте. Не случайно имя и именно оно становится объектом анаграммирования, а сам акт имяположения, становление имени, превращение "апеллятивно-го" в "ономастическое" знаменует вхождение в мир новой сущности, новых сил и энергий. Эта предыстория существенна в связи с особым положением имени в поэтических текстах и с анаграммированием имени в разные эпохи развития поэзии, в разных культурно-языковых традициях, в разных жанрах и стилях, у ранних поэтов. При этом важно, что определение "разный" не только не значит "всякий", "весь", но, напротив, скорее должно приниматься как "немногий" или — во всяком случае — как "остающийся в меньшинстве". Именно поэтому анаграмма всегда тайна, лишь в небольшой своей части, обычно слабым намеком приоткрытая, а анаграмматический текст в целом тяготеет к классу эзотерических текстов, доступных только избранному читателю, конгениальному этому тексту".