Для понимания образа Раскольникова и содержания его идеи очень большое значение приобретает вся сцена после посещения им семьи Мармеладовых, потрясенной смертью своего главы: «Он сходил тихо, не торопясь, весь в лихорадке и, не сознавая того, полный одного, нового, необъятного ощущения вдруг прихлынувшей полной и могучей жизни. Это ощущение могло походить на ощущение приговоренного к смертной казни, которому вдруг и неожиданно объявляют прощение». (Многозначительное для Достоевского сравнение!) Ответная любовь тех, кто нуждается в его помощи, по отношению к которым он является спасителем, укрепляет Раскольникова в его замысле: мир сам себя не спасет, но мир заслуживает спасения.

Раскольников возложил на свои плечи бремя Атланта, он поставит землю на другую орбиту. Жизнь в том, чтобы творить благо, даже вопреки тем, кому это благо нужно, и независимо от того, какой ценой его придется оплатить, — а для сего нужны сила и власть, и власть и сила. Раскольников «был в превосходнейшем расположении духа». Ответная любовь ребенка, благословившего его у порога грозящей ему пучины, ободрила и воодушевила его. И так всегда. Как только он видит, что может стать спасителем или даже просто руководителем в доброте, сомнения и колебания оставляют его. Дуня поняла его отношение к Соне, Дуня не погнушалась Соней, она «откланялась ей внимательным, вежливым и полным поклоном», чем даже испугала понимавшую свое положение девушку.

Раскольников благодарно и крепко стиснул пальчики Дуни.

«Дунечка улыбнулась ему, закраснелась, поскорее вырвала свою руку и ушла за матерью, тоже почему-то вся счастливая. — Ну вот и славно! — сказал он Соне, возвращаясь к себе и ясно посмотрев на нее, — упокой господь мертвых, а живым еще жить! Так ли? Так ли? Ведь так? Соня даже с удивлением смотрела на внезапно просветлевшее лицо его; он несколько мгновений молча и пристально в нее вглядывался: весь рассказ о ней покойника отца ее пронесся в эту минуту вдруг в его памяти...»

Своей кульминации идея Раскольникова достигает в главе IV, четвертой же части, в сцене посещения Раскольниковым Сони и совместного с нею чтения Евангелия. Вместе с тем и роман достигает здесь своей переломной вершины. Раскольников сам понимает значение своего прихода к Соне. «Я к вам в последний раз пришел», — говорит он, пришел, потому что все завтра решится, а он должен сказать ей «одно слово», очевидно решающее, если считает необходимым сказать его перед роковым завтрашним днем. Завтрашний же день приобретает роковой характер, потому что Раскольников уже обложен со всех сторон, потому что Порфирий может завтра его арестовать — и тогда и идея и трагедия его механически будут оборваны на самом их взлете, без реализации, без полного прояснения их смысла. Он склоняется перед Соней и целует ей ноги.

«Я не тебе поклонился, я всему страданию человеческому поклонился, — как-то дико произнес он и отошел к окну». Он видит Евангелие, он просит прочесть сцену воскрешения Лазаря.

Оба впиваются в один и тот же текст, но оба понимают его по-разному. Раскольноков думает, быть может, о воскрешении всего человечества, быть может, заключительную фразу, подчеркнутую Достоевским, — «Тогда многие из иудеев, пришедших к Марии и видевших, что сотворил Иисус, уверовали в него» — он понимает тоже по-своему: ведь и он ждет того часа, когда люди в него поверят, как иудеи поверили в Иисуса как в Мессию. Самоотверженность Сони выше эгоистического понимания Раскольникова.

Раскольников ей открылся, между ними установились уже особые отношения, он уверен, что Соня должна все и всех оставить и пойти за ним, а потрясенная Соня не может бросить малышей, и у нее нет ничего, кроме своего тела, чтобы прийти им на помощь, чтобы достать им пищу. Раскольников убил других, пусть для того, чтобы начать спасать человечество, Соня убивает свою душу, чтобы оказать немедленную помощь погибающим, участь которых, как ей кажется, она может облегчить или, во всяком случае, отдалить момент их гибели.

Раскольникову для осуществления его спасательных целей нужно посредствующее звено — всеобъемлющая власть над другими, альтруизм Сони не нуждается ни в каких промежуточных звеньях, она непосредственно осуществляет свои нравственные и социальные цели. Соня, вечная Сонечка знаменует не только страдательное начало жертвенности, но и активное начало практической любви — к погибающим, к близким, к себе подобным. Соня жертвует собой не ради сладости жертвы, не ради благости страдания, даже не для загробного блаженства своей души, а для того, чтобы избавить от роли жертвы родных, близких, оскорбленных, обездоленных и угнетенных. Соня не ропщет, не плачет, она судьбою своей вопиет против существующего строя, судьбою своей доказывает — и в первую очередь Раскольникову — необходимость переустройства мира.

Если бы ее роль исчерпывалась только этим, то она бы оставалась лишь пассивно-вспомогательной фигурой, относилась только к фону повествования. Но Соня действует, и она определяет ход событий, и Раскольников вынужден поступать в зависимости от импульсов, полученных и от нее. Раскольников замыслил стать и Наполеоном и Мессией, и тираном и благодетелем человечества, единым пастырем, направляющим все стадо страхом и насилием к благой цели. Если бы ему удалась проба, если б убийство Алены Ивановны повлекло за собой добрые и только добрые последствия, он счел бы свою идею доказанной. Затем он или сам претворил бы свою цель в действительность, или оказался бы предтечей, расчистившим путь истинному и окончательному Свершителю, Однако предпринятая Раскольниковым проба доказала, что Наполеон и Мессия в одном лице несовместимы, что тиран и благодетель рода человеческого в одном лице несоединимы, что замышленный им путь спасения не только не может выдержать суда совести, но и не ведет к предположенному и оправдывающему результату. В этом-то и заключается главная идея романа, такова главная историко-философская цель, к которой Достоевский уверенной рукой вел свое трагическое повествование.