x x
menu

Роман «Мы» – Основное содержание. Запись 24-ая. Конспект

Предел функции. Пасха. Все зачеркнуть Я - как машина, пущенная на слишком большое число оборотов: подшипники накалились, еще минута - закапает расплавленный металл, и все - в ничто. Скорее - холодной воды, логики. Я лью ведрами, но логика шипит на горячих подшипниках и расплывается в воздухе неуловимым белым паром. Ну да, ясно: чтобы установить истинное значение функции, - надо взять ее предел.

И ясно, что вчерашнее нелепое «растворение во вселенной», взятое в пределе, есть смерть. Потому что смерть - именно полнейшее растворение меня во вселенной.

Отсюда, если через «Л» обозначим любовь, а через «С» смерть, то Л = f(C), т. е. любовь и смерть... Да, именно, именно. Потому-то я и боюсь I, я борюсь с ней, я не хочу. Но почему же во мне рядом и «я не хочу» и «мне хочется»? В том-то и ужас, что мне хочется опять этой вчерашней блаженной смерти.

В том-то и ужас, что даже теперь, когда логическая функция проинтегрирована, когда очевидно, что она неявно включает в себя смерть, я все-таки хочу ее губами, руками, грудью, каждым миллиметром... Завтра - День Единогласия. Там, конечно, будет и она, увижу ее, но только издали. Издали - это будет больно, потому что мне надо, меня неудержимо тянет, чтобы - рядом с ней, чтобы - ее руки, ее плечо, ее волосы... Но я хочу даже этой боли - пусть. Благодетель великий!

Какой абсурд - хотеть боли. Кому же не понятно, что болевые - отрицательные - слагаемые уменьшают ту сумму, которую мы называет счастьем. И, следовательно... И вот - никаких «следовательно».

Чисто. Голо.

НОЧЬ Запись 25-ая. Конспект: Сошествие с небес.

Величайшая в истории катастрофа. Известное кончилось Когда, перед началом, все встали и торжественным медленным пологом заколыхался над головами гимн - сотни труб Музыкального Завода и миллионы человеческих голосов - я на секунду забыл все: забыл что-то тревожное, что говорила о сегодняшнем празднике I, забыл, кажется, даже о ней самой. Я был сейчас тот самый мальчик, какой некогда в этот день плакал от крошечного, ему одному заметного, пятнышка на юнифе.

Пусть никто кругом не видит, в каких я черных несмываемых пятнах, но ведь я-то знаю, что мне, преступнику, не место среди этих настежь раскрытых лиц. Ах, встать бы вот сейчас и, захлебываясь, выкричать все о себе. Пусть потом конец - пусть!

- но одну секунду почувствовать себя чистым, бессмысленным, как это детски-синее небо. Все глаза были подняты туда, вверх: в утренней, непорочной, еще не высохшей от ночных слез синеве - едва заметное пятно, то темное, то одетое лучами. Это с небес нисходил к нам Он - новый Иегова на аэро, такой же мудрый и любяще-жестокий, как Иегова древних. С каждой минутой Он все ближе - и все выше навстречу ему миллионы сердец - и вот уже Он видит нас.

И я вместе с ним мысленно озираю сверху: намеченные тонким голубым пунктиром концентрические круги трибун - как бы круги паутины, осыпанные микроскопическими солнцами (сияние блях); и в центре ее - сейчас сидит белый, мудрый Паук - в белых одеждах Благодетель, мудро связавший нас по рукам и ногам благодетельными тенетами счастья. Но вот закончилось это величественное Его сошествие с небес, медь гимна замолкла, все сели - и я тотчас же понял: действительно - все тончайшая паутина, она натянута и дрожит, и вот-вот порвется и произойдет что-то невероятное...

Слегка привстав, я оглянулся кругом - и встретился взглядом с любяще-тревожными, перебегающими от лица к лицу глазами. Вот один поднял руку и, еле заметно шевеля пальцами, сигнализирует другому. И вот - ответный сигнал пальцем. И еще... Я понял: они, Хранители. Я понял: они чем-то встревожены, паутина натянута, дрожит.

И во мне - как в настроенном на ту же длину волн приемнике радио - ответная дрожь. На эстраде поэт читал предвыборную оду, но я не слышал ни одного слова: только мерные качанья гекзаметрического маятника, и с каждым его размахом все ближе какой-то назначенный час.

И я еще лихорадочно перелистываю в рядах одно лицо за другим - как страницы - и все еще не вижу того единственного, какое я ищу, и его надо скорее найти, потому что сейчас маятник тикнет, а потом. Он - он, конечно. Внизу, мимо эстрады, скользя над сверкающим стеклом, пронеслись розовые крылья-уши, темной, двоякоизогнутой петлей буквы S отразилось бегущее тело - он стремился куда-то в запутанные проходы между трибун. 8,1 - какая-то нить (между ними - для меня все время какая-то нить; я еще не знаю, какая - но когда-нибудь я ее распутаю). Я уцепился за него глазами, он - клубочком все дальше, и за ним нить. Вот остановился, вот... Как молнийный, высоковольтный разряд: меня пронзило, скрутило в узел.

В нашем ряду, всего в 40 градусах от меня, S остановился, нагнулся. Я увидел I, а рядом с ней - отвратительно негрогубый, ухмыляющийся R-13. Первая мысль - кинуться туда и крикнуть ей: «Почему ты сегодня с ним? Почему не хотела, чтобы я?» Но невидимая, благодетельная паутина крепко спутала руки и ноги; стиснув зубы, я железно сидел, не спуская глаз. Как сейчас: это острая, физическая боль в сердце. Я, помню, подумал: «Если от нефизических причин - может быть физическая боль, то ясно, что…

» Вывода я, к сожалению, не достроил: вспоминается только - мелькнуло что-то о «душе», пронеслась бессмысленная древняя поговорка - «душа в пятки». И я замер: гекзаметр смолк. Сейчас начинается...

Что? Установленный обычаем пятиминутный предвыборный перерыв. Установленное обычаем предвыборное молчание. Но сейчас оно не было тем, действительно молитвенным, благоговейным, как всегда: сейчас было, как у древних, когда еще не знали наших аккумуляторных башен, когда неприрученное небо еще бушевало время от времени «грозами». Сейчас было как у древних перед грозой.

Воздух - из прозрачного чугуна. Хочется дышать широко разинувши рот. До боли напряженный слух записывает: где-то сзади - мышиногрызущий, тревожный шепот. Неподнятыми глазами вижу все время тех двух - I и R - рядом, плечом к плечу, и у меня на коленях дрожат чужие - ненавистные мои - лохматые руки...

В руках у всех - бляхи с часами. Одна.

Две. Три...

Пять минут... с эстрады - чугунный, медленный голос: - Кто «за» - прошу поднять руки.

Если бы я мог взглянуть Ему в глаза, как раньше - прямо и преданно: «Вот я весь. Весь. Возьми меня! » Но теперь я не смел.

Я с усилием - будто заржавели все суставы - поднял руку. Шелест миллионов рук. Чей-то подавленный « Axl». И я чувствую, что-то уже началось, стремглав падает, но я не понимал - что, и не было силы - я не смел посмотреть... - Кто - «против»? Это всегда был самый величественный момент праздника: все продолжают сидеть неподвижно, радостно склоняя главы благодетельному игу Нумера из Нумеров.

Но тут я с ужасом снова услышал шелест: легчайший, как вздох, - он был слышнее, чем раньше медные трубы гимна. Так последний раз в жизни вздохнет человек еле слышно - а кругом у всех бледнеют лица, у всех - холодные капли на лбу. Я поднял глаза - и... Это - сотая доля секунды, волосок. Я увидел: тысячи рук взмахнули вверх - «против» - упали. Я увидел бледное, перечеркнутое крестом лицо I, ее поднятую руку. В глазах потемнело.

Еще волосок; пауза; тихо; пульс. Затем - как по знаку какого-то сумасшедшего дирижера - на всех трибунах сразу треск, крики, вихрь взвеянных бегом юниф, растерянно мечущиеся фигуры Хранителей, чьи-то каблуки в воздухе перед самыми моими глазами - возле каблуков чей-то широко раскрытый, надрывающийся от неслышного крика рот. Это почему-то врезалось острее всего: тысячи беззвучно орущих ртов - как на чудовищном экране. И как на экране - где-то далеко внизу на секунду передо мной - побелевшие губы О: прижатая к стене в проходе, она стояла, загораживая свой живот сложенными накрест руками. И уже нет ее - смыта, или я забыл о ней, потому что... Это уже не на экране - это во мне самом, в стиснутом сердце, в застучавших часто висках. Над моей головой слева, на скамье - вдруг выскочил R-13 - брызжущий, красный, бешеный.

На руках у него - I, бледная, юнифа от плеча до груди разорвана, на белом - кровь. Она крепко держала его за шею, и он огромными скачками - со скамьи на скамью - отвратительный и ловкий, как горилла, - уносил ее вверх.

Будто пожар у древних - все стало багровым - и только одно: прыгнуть, достать их. Не могу сейчас объяснить себе, откуда взялась у меня такая сила, но я, как таран, пропорол толпу - на чьи-то плечи - на скамьи - и вот уже близко, вот схватил за шиворот R: - Не сметь! Не сметь, говорю.

Сейчас же (к счастью, моего голоса не было слышно - все кричали свое, все бежали). - Кто? Что такое?

Что? - R обернулся, губы, брызгая, тряслись - он, вероятно, думал, что его схватил один из Хранителей. - Что? А вот - не хочу, не позволю!

Страницы: 1 2
teacher

Материал подготовлен с учителем высшей категории

Ильина Галина Сергеевна

Опыт работы учителем 36 лет

Популярные материалы

Рейтинг

0/0 icon

Вы можете оценить и написать отзыв

Делитесь проектом в соцсетях

Помоги проекту!

Есть сочинение? Пришли его нам и мы его опубликуем!

Прислать