Рассматривая проблему «автора», М. Бахтин подчеркивал значение того случая, когда «условный автор», или рассказчик, вводится как носитель «особого словесно-идеологического, языкового кругозора, особой точки зрения на мир и на события, особых оценок и интонаций...». Именно такой случай мы наблюдаем и в «Капитанской дочке». И, хотя М. Бахтин об этом романе не говорит, выводы, сделанные им из подобных случаев, поучительны и их стоит помнить при решении нашей проблемы.
Далее М, Бахтин писал: «Эта особость, это отдаление условного автора или рассказчика от действительного автора и от нормального литературного кругозора может быть различной степени и различного характера. Но во всяком случае этот особый чужой кругозор, особая чужая точка зрения на мир привлекается автором ради ее продуктивности, ради ее способности, с одной стороны, дать самый предмет изображения в новом свете (раскрыть в нем новые стороны и моменты), с другой стороны, осветить по-новому и тот «нормальный» литературный кругозор, на фоне которого воспринимаются особенности рассказа рассказчика» .
Из всего написанного выше о причинах создания Пушкиным образа рассказчика Гринева ясно, какой «продуктивностью» обладает он в «Капитанской дочке», как он был нужен Пушкину. Теоретические соображения М. Бахтина подтверждают наши выводы о принципиальном отличии точек зрения» условного и подлинного автора романа.
Пушкин не прятался за Гринева. Его позиция проявилась отчетливо в разных формах и прежде всего уже в факте создания образа рассказчика. Он наделен индивидуальным характером, ему как человеку присущи такие нравственные качества, которые позволяют выполнить роль летописца. Совершенно очевидно, что идеологическая программа рассказчика, в соответствии с правдой характера, заложена в этот образ самим Пушкиным. Гринев художественно оправданно делает все, что нужно Пушкину.
В этой связи полезно будет напомнить очень плодотворную мысль М. Бахтина: «Автор осуществляет себя и свою точку зрения не только па рассказчика, на его речь и его язык (которые в. той или иной степени объектны, показаны), но и на предмет рассказа,- точку зрения, отличную от точки зрения рассказчика. За рассказом рассказчика мы читаем второй рассказ - рассказ автора о том же, о чем рассказывает рассказчик, и, кроме того, о самом рассказчике. Каждый момент рассказа мы отчетливо ощущаем в двух планах: в плане рассказчика, в его предметно-смысловом и экспрессивном кругозоре, и в плане автора, преломлено говорящего этим рассказом и через этот рассказ. В этот авторский кругозор вместе со всем рассказываемым входит и сам рассказчик со своим словом. Мы угадываем акценты автора, лежащие как на предмете рассказа, так и на самом рассказе и на раскрывающемся в его процессе образе рассказчика. Не ощущать этого второго интенционально-акцентного авторского плана - значит не понимать произведения» . Можно признать, что этот обобщенный теоретический вывод ученого относится и ко многим авторам работ, посвященных «Капитанской дочке».
Продолжим рассмотрение проблемы взаимоотношений рассказчика и действительного автора «Капитанской дочки». Мы уже знаем, что Пушкин определил главную роль Гринева как роль свидетеля и летописца. Он ведет правдивый протокол происшествий, высказывая попутно свое мнение (всем памятные «сентенции»), но при этом должно учитывать, что он не властен в отборе и создании драматических ситуаций - их творцом является Пушкин. Гринев призван лишь честно засвидетельствовать, как в этих обстоятельствах вел себя он и как действовал Пугачев.
В ситуациях романа все дело! Именно их создание, их отбор, их расположение и выявляет особенно наглядно позицию Пушкина. Вспомним некоторые из них. Гринев едет в Белогорскую крепость и попадает в буран. Заблудившихся путников выводит к казацкому хутору неизвестный человек. Гринев достоверно рассказал о случившемся. Но сама драматическая, исполненная динамизма ситуация обладает своей особой содержательностью, она несет читателю значительно большую информацию, чем запись Гринева.
Яркий пример расхождения этих двух рядов содержания - передача Гриневым беседы Пугачева с хозяином хутора. Хозяин, всматриваясь в лицо Пугачева, спросил: «Отколе бог принес?» «Вожатый мой мигнул значительно и отвечал поговоркою: «В огород летал, конопли клевал; швырнула бабушка камушком - да мимо. Ну, а что ваши?»
- Да что наши! - отвечал хозяин, продолжая иносказательный разговор.- Стали было к вечерне звонить, да попадья не велит; поп в гостях, черти на погосте.- «Молчи, дядя,- возразил мой бродяга,- будет дождик, будут и грибки; а будут грибки, будет и кузов. Л теперь (тут он мигнул опять) заткни топор за спину, лесничий ходит»«.
Записав этот иносказательный поэтически-многозначительный разговор, Гринев констатирует: «Я ничего не мог тогда понять из этого воровского разговора...» Искусство Пушкина в том и состоит, что читатель понимает больше Гринева-свидетеля: ситуация встречи двух казаков - красноречивый намек на готовящееся восстание. Происходит это потому, что Гринев записывает диалог, сочиненный Пушкиным, который и передает его точку зрения. Отношение Гринева к тексту диалога - нейтральное: он выступает в данном случае не «автором», а протоколистом.
Обратим внимание и на слово «тогда» - как оно точно. Оно еще раз и в важном месте напоминает читателю о двух Гриневых. Семнадцатилетний участник событий не понимал тогда иносказательной речи Пугачева, а пятидесятилетний мемуарист понимает и потому может точно передать текст диалога. Его поэтическая иносказательность и выявляла Позицию Пушкина.
