В повести о Петре и Февронии, которая по спискам именуется то «Повесть от жития», то «Житие и жизнь», то просто «Житие», рассказывается о событиях и лицах, связанных с Муромской и Рязанской землями, но и в ней, как и в «Хожении за три моря» Афанасия Никитина, не находим каких-либо местных политических тенденций. Несмотря на то что политические судьбы Мурома и Рязани издавна оказались обособленными, литературное творчество там и здесь имеет много общего. Ещё Буслаев, имея в виду повести о Петре и Февронии, об Унженском кресте и о Юлиании Лазаревской (см. ниже) отметил, что «на долю Мурома по преимуществу досталось литературное развитие идеального характера русской женщины» . То же в значительной мере может быть сказано и относительно Рязани. Вспомним привлекательный образ рязанской княгини Евпраксии в повести о разорении Рязани Батыем. Татарское нашествие на Рязанскую землю вызвало к жизни и известную историческую песню об Авдотье-рязаночке, самоотверженно проникающей во вражескую землю и уводящей оттуда на Русь весь русский полон. Да и сама Феврония родом из Рязанской земли.
Летопись не знает муромского князя Петра и его жены Февронии, а народное предание отожествляет их с князем Давидом и его женой Ефросинией, умершими в 1228 г. В 1547 г. на московском церковном соборе они были канонизованы как «новые чудотворцы». Возможно, что к этому времени относится окончательное литературное оформление их жития, известного по спискам не ранее XVI в., но нет никакого сомнения в том, что не только устная легенда, лёгшая в основу книжной повести о них, но и сама книжная повесть существовала ранее канонизации обоих. Трудно допустить, чтобы в связи с канонизацией, да ещё в пору окончательного закрепления официального канона жития, непосредственно на основе устной легенды было написано такое далёкое от житийного канона произведение, как наша повесть. В ней отсутствует рассказ о религиозных подвигах святых, кстати сказать, людей светских и, если судить по повести, до пострижения в монашество не имевших даже близкого соприкосновения с церковью. Повесть, собственно говоря, не даёт никаких указаний на те специальные заслуги Петра и Февронии перед церковью, за которые они причислены были к лику святых. Самый стиль повести чужд той выспренности, риторической украшенности и абстрактного многословия, какие так характерны для житийных произведений вообще и для житий XV—XVI вв. в особенности. Язык её отличается простотой, близостью к языку разговорному. Обильные диалоги, частью построенные в форме загадок и отгадок, мудрых сентенций, придают большую живость всему повествованию. Голая поучительная схема уступает здесь место занимательному рассказу с богато развитой фабулой, насыщенной элементами народной сказки и в то же время включающей в себя подробности живого исторического быта.
Поэтому можно думать, что для нужд канонизации в спешке была использована житийная повесть, написанная ранее и обращавшаяся до того в рукописях. В XV в. Пахомием Логофетом была составлена служба Петру и Февронии. В ней верующие приглашались восхвалить «Петра благочестиваго», «иже прегордаго змия поправшаго вкупе с Февроньею». Очень возможно, что к тому же времени относится и первая литературная обработка устной легенды. Существует предположение, выдвинутое В. Ф. Ржигой, о принадлежности окончательной литературной обработки повести в XVI в. писателю эпохи Грозного Ермолаю-Еразму. Но в пользу такого авторского приурочения у нас очень мало неоспоримых данных.
В Муроме, рассказывается в повести, княжил, «самодержавст-вуя», князь Павел, к жене которого, по наущению дьявола, повадился летать на блуд змий, являвшийся к ней в своём естественном обличий, а перед людьми — в образе князя. Жена не утаила от мужа насильственного сожительства с ней змия, муж же, чтобы извести его, посоветовал ей, притворившись расположенной к змию, выведать у него, от чего ему может приключиться смерть. Жена так и сделала, и змий сказал ей, что смерть его — «от Петрова плеча, от Агрикова меча» . Когда Павел поведал о словах змия своему брату Петру, тот понял, что именно ему — Петру — надлежит убить змия. По указанию чудесно явившегося ему в храме отрока, он находит в скважине алтарной стены Агриков меч и убивает змия, предварительно приняв меры к тому, чтобы не спутать его с братом. Но брызги змиевой крови попали на лицо Петра, и тело его покрылось струпьями и язвами, от которых никто не мог его вылечить.
Услышав, что в Рязанской земле есть много врачей, Пётр велел везти себя туда. Некий юноша из его свиты в поисках врача пришёл в село Ласково и, войдя незамеченным в один дом, нашёл там девицу, ткавшую полотно, а перед ней скакал заяц. Увидев вошедшего юношу, девица сказала: «Нелепо есть быти дому безо ушию и храму безо очию». Не поняв этих слов, юноша осведомился у девицы, где тут человек мужского пола, на что получил ответ: «Отец и мати моя поидоша в заем плакати. Брат же мой иде чрез ноги в нави (смерть) зрети». Юноша, поняв, что он разговаривает с мудрой девой, попросил у неё разъяснения её загадочных слов. Девица объясняет, что если бы у неё был пёс, он услыхал бы приход незнакомца и залаял бы; если бы был ребёнок, он увидал бы его и сказал о появлении чужого человека, и тот не застал бы её сидящей «в простоте». Уши дому — пёс, а глаза храму — ребёнок. То, что родители девушки пошли плакать взаймы, значит, что они отправились провожать покойника и оплакивать его, с тем что, когда они сами умрут, другие будут их тоже оплакивать. А брат, как и отец, древолазец, занимается бортничеством, собирает мёд на высоких деревьях и, чтобы не убиться, смотрит через ноги вниз, где ему угрожает смерть. Изумлённый этим мудрым ответом, юноша просит девушку назвать своё имя. Она говорит, что зовут её Февронией, и в свою очередь спрашивает у пришедшего, кто он, зачем пришёл. Узнав о цели его прихода в село, Феврония велит привезти к себе князя и обещает, что он будет излечен, если обнаружит мягкосердие и смирение. Когда Пётр привезён был к дому Февронии и у неё спросили, где тот врач, который вылечит князя, она сказала, что она сама тот врач и исцелит его, если он на ней женится. Пётр, узнав об условии, предложенном Февронией, подумал: «Како, князю сущу, древолазца дщи пояти себе жену?», но, изнемогая от болезни, послал сказать Февронии, что он согласен взять её в жёны. Получив ответ князя, Феврония приготовила снадобье и, благословив его, отправила к князю, велев ему прежде вымыться в бане и затем смазать своё тело тем снадобьем, оставив не смазанным только один струп. Пётр, отправляясь в баню и задумав испытать мудрость Февронии, посылает ей маленький пучок льна с предложением выткать из него, пока он будет мыться в бане, сорочку, штаны и полотенце. В ответ на это предложение Феврония велит отнести князю щепку от полена, чтобы он, пока она будет очищать лён, сделал ей станок для тканья присланного льна. Но так как Пётр отказывается из такого малого куска дерева и в такой короткий срок сделать станок, то и Феврония, со своей стороны, также отказывается из маленького пучка льна в этот же срок сделать одежду для взрослого мужчины. Услышав ответ Февронии, князь похвалил её. Вымывшись в бане и смазав своё тело, за исключением одного струпа, Пётр выздоровел, но, выздоровев, призадумался о своем обещании и решил, что ему нельзя жениться на Февронии «отечества ея ради», о чём и велел ей сказать, послав ей при этом многие подарки; Феврония же подарков не приняла, сказав, что князь нарушил своё слово, но что есть тот, кто блюдёт истину, и он сотворит так, как захочет.
