Конечно, в Испании о многом можно было сказать лишь намеком, иносказательно. Поэтому в трилогии сохраняется целая система образов-символов, слов-"заменителей": слово aire {воздух, ветер) употребляется как синоним свободы, таг (море), bosque (лес), arbol (дерево) равнозначны понятию "народ" и т. д., и т. п. Если этого не учитывать, можно, прочтя стихотворение Отеро, и не заметить его разящей остроты, можно принять за простую пейзажную зарисовку произведение ярко политическое.
Например, в строках: Dos espumas frente a frente, una verde у otra negra истинный замысел поэта раскроется лишь тогда, когда слово Espuma будет заменено словом Espana. Или Отеро говорит: "И все же ветер есть, взгляни на тот тополь..." (Sin embargo se mueve algo de aire, mira aquel alamo), а проницательный читатель прочтет: "И все же кончается пора безмолвия, народ устремился к свободе". Можно даже сказать, что в поэзии Отеро нет пейзажных зарисовок в строгом смысле этого слова: пейзажи становятся лишь зашифрованным, иносказательным выражением социальных идеалов поэта.
Не только слова, буква иногда призвана выразить многое. Когда, например, название родины у Отеро появляется с маленькой буквы (espana), это должно означать для читателя, что речь идет о стране, лишенной всего. Поэтому la caricaturesca espana actual (уродливая нынешняя Испания...), но вместе с тем: Mariana brillara Espana (Завтра воссияет Испания, т. е. завтра Испания обретет свободу).
Удивительного поэтического эффекта добивается Отеро с помощью разложения слова на значащие единицы. Вот один из примеров:
Entendamonos. Yo os hablo de un
Arbol inclinado al vien-to,
A la fe-licidad invencida
de la luz.
При чтении первые две строки поначалу воспринимаются так: "Объяснимся. Я говорю вам о дереве (т. е. народе), склонном к добру" (ведь vien произносится так же, как bien). Далее обнаруживается, что vien — лишь часть слова viento, и, следовательно, смысл фразы меняется: "Я говорю вам о дереве (народе), склоненном к ветру (свободе)..." Так же как и слово viento, надвое разбивается слово felicidad, в котором выделяется fe (вера). В результате в восприятии читателя сливаются оба прочтения — первоначальное ("ложное") и окончательное. И строки Отеро наполняются дополнительным очень важным смыслом: "Объяснимся. Я говорю вам о дереве (народе), склоненном к добру и ветру (свободе), к непобедимой вере и светлому счастью".
Другой способ разложения слова на значащие единицы можно было бы назвать "эхом", придающим фразе многогранность и глубину. Оценивая итоги гражданской войны, Отеро, например, пишет: Perdida... ganada (no se) nada, nada: este es el seco eco de la sangre. Слово nada как бы зачеркивает предшествующее ganada и подчеркивает, что в этой войне не было победителей, что и до сих пор в сознании каждого звучит "сухое эхо крови..."
Подобная поэзия, конечно, не терпит беглого чтения, она предполагает вдумчивое прочтение и перечитывание, иными словами, осознанное осмысление всего богатства идей, содержащихся в стихотворениях Отеро. Именно потому, что поэт ожидает перечитывания своих стихов, он прибегает также и к звукописи. Когда он говорит, например: Unid en una sola ola las soledades de los espanoles (соберите в единую волну одиночество испанцев), то аллитерация "сола-ола-лас-оле-елос-олес" создает звуковой образ волны, не уступающий по яркости словесному.
Как явствует из этих примеров, число которых можно было бы легко умножить, великолепное мастерство Бласа де Отеро никогда не существует само по себе, оно всегда мобилизовано на то, чтобы возможно точней, выразительнее, со всеми оттенками передать мысль поэта.
