В «Житии великого грешника» читаем: «Тихон. О смирении (как могуче смирение). Все о смирении и о свободе воли». Там же намечена мысль св. Тихона и, главное, Исаака Сирина «о прощении непростимого преступника» (что «это мучение всего мучительнее»). А в отделе, озаглавленном «Главная мысль», писатель замечает, что «После монастыря и Тихона великий грешник с тем и выходит вновь на свет, чтобы быть величайшим из людей», Тихон же говорит (в «Заметках»), что «на земле должно быть счастливым», что признает и сам Ставрогин. Монастырь уже намечен, как пристань, как начало и конец, и выведен учительный тип, воспитатель и отец духовный, — сеятель духовного семени в душе человеческой. Тихон, однако, сам по себе будучи фигурой положительной в «Бесах» по первому замыслу и играя главную роль в «Исповеди» как в кульминационной точке романа, был все же фигурой слишком эпизодичной для романа, ибо он не мог стать спасителем и не был воспитателем Ставрогина. Тем не менее его образ и его учение оставили яркий, негаснущий след на всем последующем творчестве писателя. Учение Тихона и его слова запомнились и, видимо, явились своеобразным откровением для Достоевского. Прежде всего поразило его и привлекло, видимо, учение о грехе и о борьбе с ним, мысль о «двоякой вечности» и умиленное мироприятие, озаренное стремлением ко Христу. «...Убегая от человеков, не ради человеков, но ради греха убегать должны мы. Грех должно нам ненавидеть, а не человеков; а их любить должно и не ненавидеть, но молиться за них... Ближнего надо любить, ибо он брат наш, раб Божий, подобие Божие, кровью Христовой искупленный сын и член церкви...». Дерзкий разум наш «кичит, а любовь созидает», и, поучая любовно, постараемся, говорит св. Тихон, «дабы семя посеянное росло и плод творило достойный небесного царствия». Мы должны сердце свое просветить и направить, ибо праздно оно быть не может, или любовь или вражда будучи в нем. «Глубоко сердце (человеку) паче всех, и человек есть, и кто познает его?» И учит Тихон изгнать из сердца злобу, ибо есть у нас пример великий и образ чего нет «краснейше паче», — Христос: «Ты вражду и злобу в ближнем твоем, аки дело диавольское, не люби; но самого его, поелику Божие создание и раб Божий есть, люби... понеже он, когда на тебе враждует, более на себе враждует; когда тебе обижает, более себе обижает». Ведь горькое мучение ожидает нераскаявшегося грешника по ту сторону нашего бытия. В статье «О муке вечной и о животе вечном» св. Тихон, подобно Зосиме, говорит: «Зде убегают люди от смерти: но тамо пожелают ее, и бежит от них; пожелают в ничтоже обратиться и не возмогут, и тако всегда будут умирать, но никогда не умрут... Зельное страдание умножается тем, что страждущему не остается никакой надежды возвратить того добра, которое нерадением потерял». «И будут те, что в аду, сами себя ненавидеть, повествует святитель, и совесть их грызть станет, но не обрящут себе и в том утешения». Есть в аду грешники те, что «злобною гордостию своей питаются, как если бы голодный в пустыне кровь собственную сосать из своего тела начал. Но не насытимы во веки веков и прощение отвергают... и будут гореть в огне гнева своего вечно, жаждать смерти и не бытия, но не получат смерти», — говорит и Зосима. Ад, по Достоевскому, есть невозможность для человека более деятельно любить. «Раз, только раз, дано было ему мгновение любви деятельной, живой, а для того дана была земная жизнь, а с нею времена и сроки, и что же: отвергло сие счастливое существо дар бесценный, не оценило его, не возлюбило, взглянуло насмешливо... Хоть бы и жизнь свою рад отдать за других, но уже нельзя, ибо прошла та жизнь, которую возможно было в жертву любви принесть, и теперь бездна между той жизнью и сим бытием». Исаак Сирин сказался здесь, главное, в вопросе о силе и смысле любви Божией, что здесь опускаю. Но есть путь спасения, путь покаянного смирения, когда молитвою достигается «утверждение мира», принятие его и примирение с Богом, ибо только гордая душа раба страха, а не раба Христова, ибо прекрасен мир, озаренный любовью — «бездной осияния» (слова Иоанна Лествичника). И тогда «вси создания добры суть, и добры зело» и прекрасен мир, ибо Бог не только добро, «но и есть самая красота всех красот краснейшая, и прочая». «Небеса поведают славу Божию», и весь мир свидетельствует Его бытие. Познав сие, получим «возгорение сердца» и радость светлую. Но этого достигнуть без Божией помощи не может никто, ибо «Бога без Бога познать невозможно». А коли познаем, что путь к Богу — любовь, то удостоимся начала блаженной жизни, которая «в сем веце начинается, а в будущем совершится». И если бы любили мы друг друга, то и настало бы счастливое житие: «О любы, любы, союз совершенства любы. Коль многих мы благ лишаемся, когда тебе не имеем, с тобою все добро и благо, а без тебе все худо и неблагополучно». «Надо нам понять, что не свои мы, но Христовы». И тогда не будет мучений слуг со стороны господ и взаимных столкновений, но любовь. Говоря не раз о грехе и его значении, св. Тихон подчеркивает, что нет человека безгрешного, но нет и человека без совести и тоски по блаженству. Всякого грешника мучает совесть, а кого и не мучает, то лишь «спит до времени», замечает Тихон и зовет возлюбить всех — все мы Христовы и братья по Отцу небесному: «Не точию раскольнических сект придержащихся, как простым и заблудшим от христовой ограды овечкам, но и самим туркам и прочиим неверующим во Христа Сына Божия Спасителя нашего, и самим хульникам Божия имени желал бы я, чтобы спасены они были и в вечном блаженстве все бы находились», говорил Тихон, как позже Зосима. И от этой горячности сердечной «...в нем был особенный дар Божий слез, всегда два источника истекали из очей его», как утверждает келейник Тихона. Тихон же во след и Св. Писанию и Иоанну Златоусту зовет «горняя мудрствовати», чему находим параллель в обращении старца Зосимы к Ивану: ...Благодарите Творца, что дал вам сердце высшее, способное такою мукой мучиться, горняя мудрствовати и горних искати, наше бо жительство на небесех есть...».
