Шиллера особенно интересовал вопрос, почему в Германии XVII века не было создано централизованного национального государства и каковы были причины Тридцатилетней войны, а также результаты ее для Германии и всей Европы. Этому вопросу и была посвящена вторая крупная историческая работа Шиллера - «История Тридцатилетней войны», вышедшая в свет в 1791 -1793 годах в трех частях.
В качестве основного источника для этого труда Шиллер пользовался «Историей немцев» Игнаца Шмидта, откуда им заимствованы факты и целые разделы. Шиллер не отнесся достаточно критически ни к Шмидту, ни к другим авторам, часто противоречившим друг другу в понимании исторических событий или личностей. Отчасти этим обстоятельством объясняются колебания писателя при оценке роли таких лиц, как Ришелье, Густав Адольф, Валленштейн и другие, в Тридцатилетней войне.
Но главное тут, конечно, не столько в некритическом отношении автора к тому или другому источнику, сколько в политически неясном и двойственном восприятии им ряда исторических событий и поступков крупных личностей, стоявших в центре его работы. Здесь мы опять встречаем противоречия между идеалистической концепцией писателя при истолковании реформации и причин возникновения Тридцатилетней войны, с одной стороны, и несостоятельностью этих абстрактных конструкций, обнаруживающейся, когда необходимо изложить и объяснить конкретные исторические события и поступки тех или иных деятелей.
В письме Кернеру от 28 ноября 1791 года, то есть как раз в самый разгар работы над своим сочинением, Шиллер, восхваляя шведского короля Густава Адольфа, заключает: «История гуманизма входит как неотъемлемый эпизод в историю реформации, а эта последняя неразрывно связана с Тридцатилетней войной» . Эту мысль писатель положил в основу своего труда, но истолковал ее односторонне. Так, согласно этой концепции, единственной целью вооруженного вторжения Густава Адольфа в пределы Германии явилось «благо Германии и свобода протестантской церкви». Но эта характеристика опровергается самим автором в его конкретном описании бесчинств шведов на немецкой земле, ограблении Густавом Адольфом уникальных ценностей культуры немецкого народа, бесцеремонного хозяйничания короля, раздававшего германские города и целые области шведским полководцам и союзным с ним немецким князьям. Объявив вначале шведского короля «спасителем германской свободы» от посягательств на нее со стороны германского императора, Шиллер после описания гибели Густава Адольфа в битве при Лю-цене вынужден был признать горькую для себя истину, что «величайшая услуга, какую он мог оказать еще свободе Германии, это - умереть».
Таким образом, в процессе конкретного анализа исторических событий автор не мог не признать, что воспетый им в торжественных дифирамбах бескорыстный «спаситель германской свободы», оказался приверженцем «идей неограниченного самодержавия», «фанатиком», готовившимся проглотить страну, для спасения которой он якобы прибыл. «Честолюбивый шведский монарх, несомненно, стремился в Германии к такому могуществу, которое было несовместимо со свободой чинов, а также к закреплению за собой владений в центре империи. Целью его был императорский трон, и этот сан, подкрепленный его силой и деятельностью и исполненный содержанием, мог в его руках явиться источником гораздо худших злоупотреблений, чем те, каких можно было ожидать от австрийской династии»
Не меньшей двойственностью, чем характеристика Густава Адольфа, страдает и характеристика, данная Шиллером поведению в Тридцатилетней войне союза протестантских князей. Борясь с императором и реакционной католической лигой, проводившей контрреформацию, союз протестантских князей при защите идей реформации преследовал, однако, весьма корыстные цели. Охарактеризовав в общем введении союз протестантских князей как спасителя германской свободы, Шиллер при изложении истории этого союза и описании поведения его членов во время войны вынужден с грустью констатировать: «Как ни кричали протестантские государи о справедливости своего дела и о чистоте своих намерений, они действовали главным образом под влиянием весьма корыстных побуждений; и они возобновляли военные действия то крайней мере столько же из желания пограбить, сколько из страха стать жертвами грабежа. Густав Адольф скоро заметил, что эти нечистые побуждения могут дать ему гораздо больше, чем патриотические настроения, и постарался использовать их. Каждому из государей, заключившему с ним союз, он обещал ту или другую уже отнятую у противника или могущую быть отнятой область». С еще большим успехом продолжал после смерти короля эту политику шведский канцлер Оксеншерна, который раздавал немецким протестантским князьям направо и налево германские области в виде шведского... лена. Шиллер сообщает, что «самого канцлера так удивляло это странное зрелище, делавшее столь мало чести немцам, что он едва мог скрывать свое презрение».
Такой же непоследовательностью отличается и характеристика, данная автором Валленштейну. Этот полководец с самого начала показан как честолюбец, стремившийся к захвату чешского королевского трона и замышлявший измену императору. После лейпцигской победы Густава Адольфа над полководцем католической лиги Тилли, он тайно предлагает шведскому королю заключить союз против императора. Хотя Валленштейн согласился набрать новую армию для императора, но, как утверждает Шиллер, уже тогда «план будущего мятежа был готов». Но когда мятеж был поднят, то «все расчеты Валленштейна разбились о верность его войск долгу. Однако при описании . гибели мятежного полководца характеристика его резко меняется: Шиллер заявляет, что все сообщения об измене Валлен-штейна опираются не на строго доказанные факты, а лишь на предположения; что среди его поступков нет ни одного, который не мог бы проистекать из совершенно чистых побуждений: «Так пал Валленштейн - не потому, что был мятежником, но стал мятежником потому, что пал»
