«Холодный дом» — один из тех редких случаев, когда по-журналистски чуткая отзывчивость на злобу дня превосходно согласовалась с художественным замыслом романа, хотя, как это часто у Диккенса, действие отодвинуто на несколько десятилетий назад. Канцлерский суд, о реформе которого много говорили в начале пятидесятых годов (кстати, ее надолго задержали правительственная коррупция и рутина, бывшие, по убеждению Диккенса, прямым следствием тогдашней двухпартийной системы), — Канцлерский суд сделался организующим центром романа, разящего пороки общественной системы в целом. С «прелестями» Канцлерского суда Диккенс познакомился еще в молодости, когда работал в юридической конторе, и в «Пиквикском клубе» яростно раскритиковал его чудовищную волокиту, поведав историю «канцлерского арестанта». Возможно, он заинтересовался им опять под влиянием газетной шумихи.
Среди судов разных ступеней Канцлерский суд был допотопной, закоснелой организацией, паразитирующей на отсрочках, крючкотворстве и судебных пошлинах; бесконечно долгим и изнурительным процессом он губил душу и тело всякого, кто имел неосторожность увязнуть в его рутине, для чего достаточно было, чтобы вас просто упомянули в каком-нибудь опротестованном завещании. В таком же свете Диккенс видел и правительство: партии-близнецы дерутся за власть, стараясь не замечать общественные пороки, поскольку устранять их они не собираются. Погрязшая в бесконечном разбирательстве тяжба «Джарндис против Джарндиса», к которой причастно большинство героев романа, имеет своей параллелью правительственную чехарду кабинетов Будла и Кудла (смена у власти аристократических партий — это продуманная система, направляемая решительной рукой ее истового поборника сэра Лестера Дедлока, владельца фамильного поместья Чесни-Уолд в Линкольншире). Обе линии сводит вместе миледи Дедлок — она одна из истиц в тяжбе «Джарндис против Джарндиса», — и их сплетение образует громадную сеть, накрывшую решительно все общественные группы и, мне кажется, даже профессии, существовавшие тогда в Англии.
Развернув впечатляющую картину общества, Диккенс, вероятно, стяжает еще более блистательную победу, когда ни на минуту не даст читателю забыть, что эта самая сеть утверждена вертикально: наверху восседает лорд-канцлер на шерстяной подушке, а в своей линкольнширской усадьбе коротает дни сэр Лестер Дедлок, основание же громоздкой конструкции покоится на страданиях, оно давит на хрупкие и немытые плечи подметальщика улиц Джо, больного и неграмотного оборвыша. Возмездие не заставляет себя ждать, и зловонное дыхание ночлежки «Одинокий Том», где вместе с Джо прозябают такие же отверженные, врывается в уютные гнезда среднего класса, не щадит самое домашнюю добродетель. Образцовая героиня Диккенса Эстер, например, заражается от Джо оспой. В первой главе книги Лондон и Канцлерский суд окутаны туманом, вторая глава переносит в затопленный дождями, пасмурный Чесни-Уолд, в величественный загородный дом, где решаются судьбы правительственного кабинета. Однако обвинительный акт, выносимый обществу, составлен не без нюансов. Лорд-канцлер, например, доброжелательный господин — он внимателен к мисс Флайт, которую судебные отсрочки довели до умопомешательства, по-отечески беседует с «канцлерскими подопечными» Адой и Ричардом.
Твердый, упорствующий в своих заблуждениях сэр Лестер Дедлок тем не менее принадлежит к числу самых симпатичных персонажей Диккенса: он великодушно заботится о всех, кто прямо зависит от него, сохраняет рыцарскую верность своей прекрасной жене, когда ее бесчестье раскрывается, — в этом есть что-то даже романтическое. Да и надо ли, наконец, уничтожать Канцлерский суд и исправлять систему, которую сэр Лестер считает положенной Англии от бога? Кто будет кормить престарелого отца мистера Воулса и его троих дочерей, если Воулс потеряет возможность гонорарами и судебными пошлинами пустить по миру Ричарда Карстона? И что станется с жалкой развалиной, осколком Регентства кузиной Волюмнией, с ее ожерельем и детским лепетом, если ее благодетель сэр Лестер потеряет свое право определять судьбы страны?
Нигде не высказывая этого прямо, Диккенс дает понять, что общество, допустившее смерть Джо от голода и одиночества, вдвойне отвратительно, бросая кусок другим таким же несчастным. Здесь, безусловно, выразилось отвращение Диккенса к покровительству и зависимости, определяющим отношения между людьми: он знал, что это такое по собственной семье, особенно в последние пятнадцать лет жизни.
Сказать, что Канцлерский суд и Чесни-Уолд символизируют туман и сырость, будет неверно, поскольку сразу вспоминаются такие неясные, расплывчатые символы, как море в «Домби и сыне» или река в «Нашем общем друге». Самое замечательное то, что и Канцлерский суд и туман вместе символизируют Англию, но еще они существуют сами по себе. Композиция, символика, повествование в «Холодном доме» — короче, все, за исключением, может быть, сюжета, художественно убедительно, поскольку их сложность не отменяет простой и ясной логики действия. Так, найденное завещание кладет конец тяжбе «Джарндисов» и никому ничего не приносит — всё съели судебные издержки; позор и смерть жены повергают в прах гордый мир сэра Лестера; кучку обгорелых костей и пятно густой желтой жидкости оставит после «самовозгорания» алкоголик Крук, скупщик старья и железного лома, свой «лорд-канцлер» в мире рубища, голода и чумы. Прогнившее сверху донизу общество совершает полный оборот на страницах этого удивительного романа.
