Бастида, известный в истории литературы под второй фамилией отца — Беккер (Gustavo Adolfo Dominguez Bastida, Becquer, 1836—1870), родился в Севилье, в семье давно натурализовавшихся и уже забывших язык своих предков немцев. Вся его жизнь была как бы реальным воплощением романтического идеала: сиротство и материальные лишения; рано обнаружившийся талант художника и поэта; болезненное самолюбие, заставившее отказаться от профессии художника, уничтожить почти все ранние стихи и лишь изредка публиковать в журналах более поздние произведения; неприятие "тусклой" жизни столицы, меланхолические скитания по провинции и пристрастие к одиночеству; неудачная женитьба и трагическая тайная любовь к другой женщине; юношеские мечты о славе и чахотка, преждевременно сведшая его в могилу.
Литературное наследие Беккера невелико по объему, и большинство его произведений было опубликовано лишь посмертно. Друзья выпустили сборник его "Стихов" (Ri-mas, 1871) по неполному черновому списку, единственно сохранившемуся после того, как в бурные дни сентябрьской революции 1S68 г. погиб оригинал подготовленной поэтом книги. Тогда же были собраны воедино прозаические "Легенды" (Leyendas) и лирические "Письма из моей кельи" (Cartas de mi celda). К этому можно добавить "Литературные письма одной женщине" (Cartas Hterarias a una mujer, 1860—1861), предисловие к сборнику стихов его друга Анхеля Феррана (1860), в котором Беккер изложил свои взгляды на роль искусства,
Поэзию Беккера отличает крайний субъективизм. Остро переживая беды малых мира сего, поэт не мог предложить никаких собственных решений этой "загадки сфинкса", кроме христианского милосердия, и был достаточно самокритичен, чтобы понимать бессмысленность своих надежд на помощь богачей беднякам. В этом и заключаются истоки трагического мироощущения поэта, его романтического бунтарства, которое, однако, не носит активного характера и заставляет занять по отношению к действительности позицию, обозначаемую емким словом ensimismamiento (углубление в свой внутренний мир, самосозерцание). Именно поэтому в стихи Беккера социальная тема проникает редко (см., например, стихотворение XXVI). Через весь сборник проходит одно доминирующее чувство — любовь. И даже тогда, когда в начале книги поэт размышляет о поэзии и об искусстве, поэзия отождествляется им с любовью.
Подобно любви, поэзия понятна всем и, как и любовь, она не поддается объяснению, заявляет Беккер в 1-м из "Писем из моей кельи". В другом месте он сравнивает свою поэзию с "чувством, которое всплывает в памяти или предощущается" (2-е письмо). Воспоминание Беккер объявляет важнейшим элементом поэтического творчества. В "Литературных письмах" он писал; "Все люди способны чувствовать, но лишь немногим дарована способность сохранять, подобно сокровищу, живое воспоминание о перечувствованном. Я полагаю, что эти немногие — поэты, Более того, думаю, что именно потому они и поэты".
Только "живое воспоминание о перечувствованном" способно, по мысли Беккера, породить музыку поэзии. Поэт часто отождествляет поэзию и музыку, определяя поэзию как "гигантский и странный гимн" (I), как "ноты, заснувшие на струнах лиры и арфы" (V) и т. п. Иными словами, поэт, как утверждает Беккер, это существо, способное извлечь аккорды музыки-поэзии из того, что он пережил и перечувствовал, после того, как память очистила его ощущения от всего случайного и наносного. Но путь этот — от воспоминания до поэзии — путь долгий и тяжкий, на котором поначалу поэтические образы кажутся "уродливыми силуэтами немыслимых существ" они движутся подобно волнам, влекомым ураганом: "идеи без слов, слова без смысла; каденции, лишенные ритма и такта; воспоминания и желание того, чего нет" (III). И только титанический труд поэта способен придать этому первозданному хаосу стройную форму, облечь воспоминание и музыку поэзии в достойные их слова.
Поэзия Беккера, производящая впечатление чуть ли не импровизации, чувства, мгновенно отлившегося в интуитивно найденную поэтом форму, на самом деле — плод тщательной и долгой шлифовки каждого образа. Что же касается поэтической манеры Беккера, то на нее перекрестное влияние оказали немецкая романтическая поэзия, лирика Гейне и народная андалузская поэзия, знакомая и близкая художнику с детства.
Народ, по выражению Беккера, — это "величайший из поэтов всех времен", а андалузские народные песни он объявляет "едва ли не лучшими" и добавляет: "...передавая чувство... эти песни вызывают какую-то неясную и неопределенную меланхолию, которая порождает в сознании одновременно и страдание и нежность". Народная поэзия — это "поэзия естественная, лаконичная, сдержанная, высекаемая душой подобно электрической искре ...тревожащая чувство одним мимолетным словом, лишенная какой-либо искусственности, свободная от заранее предуказываемых форм, пробуждающая тысячи идей, которые дремали в бездонном океане фантазии..."
Беккер обратился к андалузскому песенно-музыкальному фольклору, к тому самому канте хондо — "глубинному пению", которое столь высоко ценил позднее другой анда-лузец — Федерико Гарсиа Лорка, сказавший: "Бесконечные оттенки Горя и Страдания выражены в канте хондо с величайшей точностью и правдивостью". Это же привлекло к канте хондо и Беккера. Нередко самые хитроумные по замыслу стихотворения Беккера, возводимые к изощреннейшим образцам профессиональной поэзии, на самом деле получили импульс в народных "коплас".
С фольклором стихи Беккера связывают многие черты: непосредственность и искренность выражения, сознательный аскетизм в выборе поэтических средств, например удивительно экономное пользование эпитетами ("нагая поэзия" — говорил о таких стихах Хуан Рамон Хименес), необычайная музыкальность (канте хондо ведь органично соединяет текст и мелодию!), наконец, прием поэтического параллелизма, один из излюбленных у Беккера.
Каких высот поэзии достигает лира андалузского поэта с помощью подобных простых, иногда даже кажущихся элементарными средств, можно проследить на многих стихотворениях сборника. Таково, например, стихотворение XXIII, лаконично передающее чувство поэта:
Рог una mirada, un mundo; За один лишь взгляд — весь мир;
Рог una sonrisa, un cielo; За одну лишь улыбку — небо;
Рог un beso...;i Yo ne se За один поцелуй — Я не знаю,
Que te diera рог un beso! Что отдал бы я за один поцелуй!
Здесь нет ни одного эпитета, ни одной метафоры. Высокой поэзией это четверостишие делает наполняющее его чувство влюбленного, наиболее полно выраженное даже не в гиперболах первых строк, а во второй половине четверостишия, когда одна мысль о поцелуе любимой заставляет его задохнуться от беспредельности возможного счастья.
В стихотворении LII страдания лирического героя облекаются в элегическую форму. Стихотворение состоит из четырех четверостиший. В первых трех строфах поэт обращается поочередно к гигантским волнам, разбивающимся о пустынные берега; к порывам ураганного ветра, срывающего с дерезьев увядшие листья; к грозовым тучам, в которых горят кровавые отблески молний. И каждый раз умоляет об одном: "Возьмите меня с собой". Эти три строфы построены строго параллельно. Нарастающее от строфы к строфе напряжение достигает кульминации и получает разрядку в четвертой строфе: "Возьмите меня, о умоляю, туда, где безумие лишит меня рассудка и памяти. О умоляю! Я так боюсь остаться наедине со своими страданиями".
Если бы не этот взрыв сдерживаемого отчаяния в финале, параллелизм конструкций в предшествующих строках мог бы показаться, наверно, нарочитым нагнетанием чувств. Нарушение параллелизма в последней строфе возвращает стихотворению ощущение непосредственности. В этом и заключается нелегкое искусство простоты, которое Антонио Мачадо считал отличительной чертой поэзии Беккера. "Поэзия Беккера, — писал Мачадо, — столь ясная и прозрачная, поэзия, в которой все кажется написанным для того, чтобы быть понятым, обладает, тем не менее, очарованьем, не поддающимся логическому объяснению... Кто-то сказал и очень точно: "Беккер — это гармоника, на которой играл ангел". Верно: это был ангел истинной поэзии..."
К концу сборника отчаяние заполняет все существо лирического героя; в последних стихотворениях книги, посвященных философским раздумьям, любовь отождествляется со смертью и получает предельно трагическое осмысление в заключительных строках последнего LXXVI стихотворения : "О, что за молчаливая любовь — смерть! Как покоен сон в могиле!"
Любовь, в сущности говоря,— центральный персонаж и прозаических "Легенд" Беккера; любовь и смерть, любовь и сон, любовь, мимолетная, как луч луны. Субъективный и лирический мир стихов здесь объективируется, переносится в далекое, преимущественно средневековое, прошлое. В этом они напоминают "Легенды" Соррильи и "Исторические романсы" Риваса. Но, как писал Анхель дель Рио, в прежних романтических преданиях "...господствовал, наряду с описательным элементом, дух приключений, интриги; это искусство новеллистическое. В легенде Беккера, напротив, царит таинственное, сверхъестественное и магическое; это искусство лирическое". Содержание этих легенд разнообразно, оно нередко заимствовано писателем из народных сказок, но почти всегда в основе трагического конфликта, определяющего. развитие их сюжета, лежит тяга к недостижимому, невозможному, ускользающему. В "Зеленых глазах" (Los ojos verdes) — это таинственная дева с зелеными глазами, увлекающая молодого охотника в пучину вод; в "Маэстро Пересе, органисте" (Maese Perez, el organista) — чарующая мелодия органа, раз в год, в день смерти органиста, звучащая в соборе, где когда-то играл маэстро Перес; в "Луче луны" (El rayo de luna) — это таинственная незнакомка в белом, которой однажды ночью обернулся для юного героя луч луны, упавший сквозь листву на аллею парка. В этих легендах, как и в "Письмах из моей кельи", написанных Беккером для одного мадридского журнала из уединения в монастыре святой Марии Ве-руэльской, не только воспроизводится опоэтизированное прошлое, но и появляется своеобразный "идеологический" пейзаж, к которому испытывали позднее такое влечение писатели "Поколения 1898 года". Эта перекличка поэзии Беккера с творчеством писателей рубежа века не случайна: завершая развитие романтического искусства, творчество Густаво Адольфо Беккера пролагало пути новаторскому искусству Хуана Рамона Хименеса, Антонио Мачадо, Федерико Гарсиа Лорки, распахивало двери в новый "золотой век" испанской литературы.
Страницы: 1 2
