Ко времени первого кураторства Кутузова относится его печально знаменитый печатный демарш против Карамзина — «Ода в честь моему другу», появившаяся в университетском журнале «Иппокрена» (1799, № 4). В этой оде Кутузов, по формулировке А. Д. Галахова, «выставляет нравственную философию своего друга, противополагая ее другой - безнравственной, извлеченной из сочинений Карамзина»". Строфа, служащая как бы негативным введением в нравственную философию «друга» (и вместе с тем — очерком «безнравственной философии» Карамзина), содержит положения, поразительно близкие тем обвинениям, которые выдвинет против Карамзина Бобров шестью годами позже:
Картин не пишешь сладострастных,
Чтобы читателей привлечь,
Чтоб тем у юношей несчастных
И в самые незрелы годы
Стихотворение Кутузова - последовательное выражение масонской программы в отношении к изменнику Карамзину — попустителю и разжигателю страстей, «слепому вождю слепцов» и проч., и проч. Нравственная программа победы над страстями — программа масонская. Однако примечательно, что нравственность, как и в случае с бобровским памфлетом, оказалась здесь удивительно тесно связана с политикой. С восшествием на престол Павла у масонов появляется надежда непосредственно влиять на политический курс, который мыслится ими как прямое продолжение нравственного (в масонском понимании этого слова) пути. Если у Боброва политический пафос звучал приглушенно, то у Голенищева-Кутузова, теснее связанного с видными масонами,— куда более отчетливо49. Указание на разжигающий характер сочинений Карамзина в эпоху борьбы Павла за укрепление общественной морали (расшатанной, по его убеждению, в екатерининскую эпоху) получало дополнительные - крайне неблагоприятные для Карамзина — смысловые оттенки. В некотором отношении выступление Кутузова подготавливало критику Карамзина в памфлете Боброва: Бобров в своем «Происшествии в царстве теней» развертывал и конкретизировал те обвинения, которые содержались уже в «Оде» Кутузова.
Молодые карамзинисты, давно знавшие оду Кутузова и только что познакомившиеся с памфлетом Боброва, не могли не увидеть отчетливой связи между ними. Становилось ясно, что сочинение Боброва — часть методичной кампании по дискредитации Карамзина, проводившейся масонскими кругами на протяжении многих лет. Ясно было и то, что возвращение Кутузова на командные позиции в московском просвещении чревато новой волной доносов на Карамзина.
Простодушный и добрый Невзоров поучал молодых читателей тому, «что по смерти порицанию подлежат только одни злодеи и вредные, особливо для человеческой нравственности, люди» и что это порицание возможно только «для того, чтоб представлением их пороков других от них отвращать». Он, конечно, не подозревал, что насмешки над «Бибрисом» исходили именно из этих предпосылок и преследовали именно эту превентивную воспитательную цель.
«Порицанию по смерти» Бобров был подвергнут не только как дурной поэт, но и как коварный «злодей»: он осмеивался именно потому, что в деятельности его был усмотрен вред «для человеческой нравственности». Весьма показательно, что эпиграммы на Боброва печатаются в «Вестнике Европы» одновременно с некрологом и с письмом, содержащим просьбы о денежном вспомоществовании семейству умершего. Так проводится черта между дурным поэтом и участником антикарам-зинской интриги, с одной стороны, и несчастным человеком, отцом осиротевшего семейства, оставшегося без средств к существованию, — с другой. Первый подлежит посмертному осмеянию, второй оказывается объектом посмертной практической филантропии - урок масонам, объявляющим себя истинными друзьями человечества и в то же время не гнушающимся низкими средствами в борьбе с инакомыслящими!..
Вместе с тем эпиграммы на Боброва должны были — если использовать формулировку Невзорова - «представлением пороков других от них отвратить», то есть упредить новые возможные антикарамзинские инсинуации и показать литераторам-масонам (Голенищеву-Кутузову прежде всего), что их козни не останутся без ответа и не принесут им ничего, кроме всеобщего презрения, которое настигнет и в могиле... Коварный интриган имеет все основания войти в бессмертие с печатью отвержения на челе... Судьба усопшего Боброва должна была послужить уроком для живых.
