А за несколько месяцев до того - соответственно в декабре и ноябре 1912 года - были опубликованы два его стиха, которые открыли дорогу новейшей поэзии: "Зона" и "Вандемьер". Работая над композицией "Алкоголи", поэт именно этими стихами начинает и завершает книгу, окаймляя прошлое будущим. Вслед за "Зоной" он ставит "Мост Мирабо", который увидел мир в феврале 1912 года. Это был знаменательный зачин. Первым шло грядущее, вторым - прощание с преходящим, шли „рука об руку" и „лицом к лицу", как герои "Моста Мирабо". Плавание волнами времени и памяти начинается именно с "Моста Мирабо", трагического прощания с Мари, с чувства, которое растворилось во всей книге и вобрало в себя память о всей прошлой отброшенной Любви. Французский писатель Даниэль Остер как-то заметил, что в "Алкоголях" Аполлинер выступает Орфеем, который спускается в ад воспоминаний.
Последние два года перед выходом "Алкоголей" особенно могли быть похожими на "ад" - во всяком случае, на ад душевный, в который нет-нет да и падал Аполлинер. По крайней мере, три события этого времени определили душевную напряженность, смятение и болезненный поиск поэтической сублимации, которые привели его к созданию лирических шедевров: разрыв с Мари Лорансен, история с похищением "Джоконды" и встреча с Блезом Сандраром. "Джоконда" была украдена из Лувра 21 августа 1911 года. Аполлинера арестовали 7 сентября как подозреваемого в причастности к этому преступлению. Подозрение упало на Аполлинера из-за его дружбы с таким себе Жери Пьере, который определенное время работал секретарем поэта.
Пьере оказался нечистым на руку, он тянул из Лувра всякую мелочь, которую потом продавал коллекционерам. Арест поэта оказался непродолжительным, 12 сентября он уже был на свободе, благо Пьере дал правдивые показы, а лицейский друг Аполлинера Анж Туссен-Люк, который к тому времени стал адвокатом, защитил своего старого товарища в суде. Однако дело было закрыто только в феврале 1912 года, и весь этот период панических страданий, которые охватывали поэта, осветил то, что он скрывал временами от самого себя: его гражданскую «неполноценность», которая легко приводила к националистическим наскокам со стороны тех, кто усматривал в чужеземцах угрозу для общества и культуры. Еще не стерлось из памяти современников дело Дрейфуса, интерес же поэта к славянским и еврейским традициям только подогревал псевдо патриотизм его литературных недругов.
Война, которая началась через три года, только усилила эту очередную двойственность его положения - понятно, с какой силой он хотел получить французское гражданство. Пребывание в парижской тюрьме Санте стало поводом для написания выдающегося цикла стихов: подхватывая традиции "тюремной лирики", прежде всего Верлена, Аполлинер создает шедевр в духе классической поэзии, вслед за которым мог быть только один шаг - в сторону истинно новой поэтической эстетики. Этот шаг был сделан в 1912 году, когда Аполлинер опубликовал "Зону" и "Вандемьер" (кстати, первый из стихов Аполлинера, который был напечатан без знаков пунктуации). Написанию "Зоны" предшествовало чтение Блезом Сандраром в мастерской художника Робера Делоне своей поэмы "Пасха в Нью-Йорке", созданная в апреле 1912 года. Эта поэма, написанная Сандраром на одном дыхании, впервые открыла путь той ритмике, тому потоку поэтического сознания, без которых сегодня уже немыслима французская поэзия. Оттолкнувшись от Сандрара, Аполлинер осуществил переворот в поэзии, найдя для мощного лирического чувства адекватную поэтическую форму. Напомним, что все эти события разворачивались на фоне мучительного разрыва с Мари Лорансен. История с похищением "Джоконды" еще больше отдалила художницу от поэта, так же, как отдалила от него многих знакомых, так же, как заставила его брата Альбера покинуть Париж, где он работал банковским служащим, и уехать в Мексику.
Америка уже оторвала от него Анну и теперь забрала другого близкого ему человека. Мать Аполлинера приходила в негодование и пренебрегала сыном, мадам Лорансен его явным образом недолюбливала. Ее смерть в пасхальную ночь 1913 года, буквально накануне выхода "Алкоголей", лишь на короткое время снова сблизила Мари и Гийома. А через год все пошло прахом: в июне 1914 года Мари выходит замуж за немецкого художника Отто Вайтьена, а еще через месяц начинается Первая мировая война, которая поставила крест на всей бывшей жизни Аполлинера.
Три года, которые оставались ему, выглядят сегодня какой-то горячечной агонией: война, в которую он бросился с головой, прилагая все усилия совсем не показным патриотизмом "заслужить" такое желаемое французское гражданство, постоянное бушующее сотрудничество с парижской печатью, стихи и проза, которые пишутся, кажется, не считаясь с боем, и, в конце концов, новые любви, такие же горячечные, как вся эта военно-литературная жизнь, - сначала к великосветской красавице Луизе де Колиньи-Шатийон, потом к юной жительнице Алжира Мадлен Пажес. В конце концов, бракосочетание с рыжеволосой красавицей Жаклин Кольб, с которой Аполлинеру посчастливилось прожить лишь шесть месяцев до его неожиданной смерти от "испанки" 9 ноября 1918 года. 5 декабря 1914 года он был зачислен в 38-й артиллерийский полк, расквартированный на юге Франции, в Ниме, с апреля 1915 года почти год провел на передовой, был повышен в чине, получил долгожданное гражданство, а через неделю после этого, 17 марта 1916 года, был ранен в голову осколком снаряда. Хроника этой жизни легла в основу его книги "Калиграммы.
Стихи Мира и Войны (1913-1916)", которая вышла в 1918 году. Вернувшись из госпиталя, Аполлинер лихорадочно погружается в возрождаемую культурную жизнь: он и дальше сотрудничает с журналами, готовит к изданию новые книги. Одна из них, над которой он начал работать еще в 1913 году и которая вышла в 1916, - книга новелл "Убиенный поэт" - обозначила возвращение поэта к литературе после его долгого и тяжелого выздоровления.
В июне 1917 года в театре Рене Мобеля на Монмартре, как в старые добрые времена, снова встретились многочисленные друзья поэта на премьере его пьесы "Груди Тиресия", в предисловии к которой впервые возникло слово "сюрреализм", а в ноябре, в знаменитом театре "Старая Голубятня", он прочитал текст, который фактически стал его поэтическим завещанием, - "Новое сознание и поэты". "Поэзия и творчество - тождественны, - говорил Аполлинер, - поэтом надлежит называть лишь того, кто изобретает, того, кто создает - затем что человек вообще способен создавать. Поэт - это тот, кто находит новую радость, пусть даже мучительную". В конце своей недолгой жизни Аполлинер добился не только признания. Казалось, были удовлетворены и две его главные страсти: он нашел, в конце концов, взаимную любовь, а что относительно мистификаций, то даже с его смертью была сыграна достойная поэта шутка. 13 ноября, когда из церкви святого Фомы Аквинского выносили гроб с телом поэта, толпа заполонила парижские улицы, но совсем не по случаю его похорон, а по поводу едва лишь подписанного мира, - и в сотни горл толпа кричала: "Долой Гийома! Долой Гийома!".
Эти слова, обращенные к немецкому императору Вильгельму, были последним криком улицы, которым она невольно провожала своего покойного певца. Поэт Жан Кокто, который пришел в этот день проститься с другом, со временем записал: "Красота его была такой лучезарной, что казалось, мы видим молодого Вергилия. Смерть в одеянии Данте брала его за руку, будто ребенка". Если вспомнить, что именно Вергилий был певцом страстной любви, в которую безжалостно вмешивалось сегодняшняя жизнь с ее авантюрами и войнами, тогда эта метафора окажется неслучайной и перекличка титанов, как и бывает в культуре, обретет весомый и закономерный смысл.
