В 1810 году полемика о старом и новом слоге, после периода некоторого затишья, вступила в наиболее острую фазу. Бурные события литературной жизни самым непосредственным образом отразились в деятельности петербургского Вольного общества любителей словесности, наук и художеств. В конце 1810 года общество, почти три года пребывавшее в состоянии летаргического сна, заметным образом оживилось. Этому немало способствовало и обновление его состава: сошли с литературной арены мелкотравчатые «просветители» переходной поры; общество стало пополняться молодыми литераторами, воспитанными на карамзинистской эстетике и связанными с Карамзиным и его окружением биографически. Многие из них переехали из Москвы в Петербург вместе с И. И. Дмитриевым, старым другом Карамзина, назначенным в 1810 году министром юстиции. Среди новоприбывших самой значительной фигурой был Д. В. Дашков, избранный членом Вольного общества 17 декабря 1810-го года «по предложению г-д Измайлова, Милонова и Никольского». Именно ему предстояло сыграть решающую роль в изменении облика и программы Вольного общества.
Уже 28 января 1811 года Измайлов вместе с Дашковым входит в Общество с предложением «касательно рассмотрения и издания в свет общественных трудов» — то есть журнала, который должен издаваться от лица Вольного общества.
О популярности этих произведений Измайлова свидетельствуют как сохранившиеся во множестве их рукописные списки, так и дошедшие до нас отзывы современников. Так, Д. И. Хвостов оставил в своих дневниковых «Записках о словесности» (1811) подробный и весьма комплиментарный для Измайлова отзыв о его сказках «Шут в парике» и «Филин и Чиж», несколько позже — характеристику сочинений, в которых оказался задет он сам (разумеется, гораздо более сдержанную).
Хронологически самым ранним из этих сочинений, судя по всему, была сказка «Раскольник Аввакум». Она была прочитана Измайловым на заседании Вольного общества любителей словесности, наук и художеств 9 сентября 1811 года" и, надо полагать, была написана незадолго перед тем.
Разумеется, ничего (или почти ничего) от исторического протопопа Аввакума в герое сказки Измайлова нет. «Аввакум» — это сатирическая маска современного героя; самый об-лик Измайловского «раскольника», его интеллектуальные свойства и некоторые штрихи его биографии должны были вызывать в сознании посвященных читателей фигуру идейного вождя «Беседы» Александра Семеновича Шишкова. Сухощавость адмирала-филолога отмечалась многими мемуаристами и обыгрывалась в эпиграммах Расхожим в кругах карамзинистов было мнение о невежестве и обскурантизме Шишкова.
На обвинения Шишкова поспешил ответить сам Дашков. Уже в апреле 1811 года (как установил С. И. Панов) он завершил полемическую брошюру-памфлет «О легчайшем способе возражать на критики», которая, однако, в силу цензурных затруднений вышла в свет лишь в сентябре".
В августе 1811 года начинает писать свой ответ Шишкову В. Л. Пушкин, только что прибывший в Петербург из Москвы и сразу же включившийся в деятельность Вольного общества. В его новом полемическом послании — «К Д. В. Дашкову» — тема раскола оказывается одной из центральных; самое понятие «раскол», (применительно к беседчикам) демонстративно выдвигается вперед и повторяется на протяжении всего текста:
Кто тщится жизнь свою наукам посвящать,
Раскольников-славян дерзает уличать,
Кто пишет правильно и не варяжским слогом
Не любит русских тот и виноват пред Богом!
Так сын отечества науками гордится,
Во мраке утопать невежества стыдится,
Не проповедует расколов никаких...
В полемической атмосфере весны - лета 1811 года и появляется сказка Измайлова. Она представляет собою не что иное, как отклик на «Рассуждение о красноречии священного писания» - своеобразную программу только что родившейся «Беседы любителей русского слова». Претензии Шишкова на роль защитника христианской морали, запечатленной якобы в самом «славенском» языке, подверглись осмеянию, а обли-чение им «светских писаний» было осмыслено как нелепица, достойная фанатика-старовера.
К топике полемики 1811 года отсылает и данная Шишкову-Аввакуму характеристика «умоборец». Она, несомненно, выступает как прозрачный субститут склонявшегося на все лады «вкусоборца». Такое замещение было тем более естественным, что «ум» и «вкус» были в карамзинистской эстетике двумя неразрывно связанными понятиями, как бы двумя ипостасями субстанции истинной литературы. В «Опасном соседе» В. Л. Пушкина эстетика славенофилов манифестируется фразой (произнесенной от лица «Славенофилова кума» - Ширинского-Шихматова): «Ну, к черту вкус и умі пишите в добрый часі» Вариация формулы (уже применительно к Шишкову) появляется в позднейшем (1813 год) «Певце в Беседе Славенороссов», написанном Батюшковым при участии Измайлова: «Ты здесь рассудок победил //Рукой неутомимой». Прозвище, которым награждается Аввакум, несомненно, ближайшим образом связано и с раздраженным упоминанием «вкусобор-цев» в «Рассуждении » Шишкова и с демонстративным повторением этого словечка в полемической брошюре Дашкова.
Сказка Измайлова знаменовала, таким образом, окончательное оформление полемической маски беседчиков как «раскольников» и «умоборцев» (resp. «вкусоборцев»). Уже к 1812 году тема раскола переходит из кружка литераторов-единомышленников в широкие литературные круги и делается общим достоянием, а через некоторое время — и общим местом.
Сама сказка Измайлова, однако, имела особую судьбу. Измайлов, несомненно, намеревался как можно скорее предать ее печати и с этой целью даже смягчил наиболее резкие места (об этом свидетельствуют отличия окончательного текста от сохранившихся первоначальных вариантов). Однако его намерения натолкнулись на цензурные препятствия: рукопись попала в Петербургский цензурный комитет. За содействием автор обратился к попечителю Петербургского учебного округа (в ведении коего находился и столичный цензурный комитет).
Что это? Пресловутая тупость петербургской цензуры, не уловившей реальной полемической направленности сказки Измайлова? Вряд ли. Все говорит за то, что перед нами не лишенный язвительного остроумия ловкий ход со стороны кругов, не заинтересованных в публикации этого сочинения. В самом деле: даже определив полемический подтекст сказки, трудно было найти формальные поводы для ее запрещения как сочинения.
Публикация сказки оказалась блокирована надолго: она не вошла ни в одно из изданий «Басен и сказок» Измайлова и пролежала в рукописи до XX века, хотя Измайлов считал возможным распространять ее в узком приятельском кругу еще и в 1820-е годы.
