Зависимость «Возмездия» А. Блока от «Евгения Онегина» вне всяких сомнений. Однако мы здесь попробуем увидеть эту зависимость преломившейся в творчестве Я. Полонского, поскольку связь Блока и Полонского просто лежит на поверхности, хотя до сих пор и недостаточно исследована, особенно в лироэпике. Мы сопоставим «Свежее преданье» с «Возмездием» по некоторым чертам творческой истории, по характеру фабулы, типу главного героя, общему литературному фону и пр. Все это должно опираться на структурные черты «Онегина», вполне сходные или видоизмененные, в силу чего жанр «Возмездия» также принимается за роман в стихах.
Блок, несомненно, читал «Свежее преданье», хотя прямых свидетельств этого пока установить не удалось. Во всяком случае, в записях Блока упоминаются тома 1 - 3 из пятитомника Полонского, а как раз в третьем томе и находится «Свежее преданье». Возможно, Блоку была знакома и журнальная, более полная, версия романа.
Как «Возмездие», так и «Свежее преданье» создавались в периоды резких социальных сдвигов, что в несколько ином смысле можно сказать и об «Онегине». Время быстро убегало вперед, и оба романа отставали. Как мы уже заметили, Полонский оборвал стихотворное повествование, досказав фабулу сжатой прозой. Нечто подобное пришлось сделать и Блоку. Начав «Возмездие» в 1910 г., он в 1919-м пишет большое предисловие к поэме, в котором, «не чувствуя ни нужды, ни охоты заканчивать поэму, полную революционных предчувствий, в года, когда революция уже произошла» (13)*, кратко пересказывает фабулу трех ее глав и эпилога, останавливаясь преимущественно на философской концепции произведения. Таким образом, сходный способ окончания двух стихотворных повествований свидетельствует, во-первых, что они оба запоздали в соревновании с «громадно-несущейся жизнью» и что они, во-вторых, претендовали на контакт с незавершенной современностью, в связи с чем можно говорить о жанровой интенции романа в стихах.
«Свежее преданье» и «Возмездие» могут быть сближены тематически. Возникая на семейно-бытовой, мемуарной основе, они затем развертываются в художественном плане, вбирают в себя ряд социально-исторических идей и явлений. «Возмездие», однако, объемнее, «каждая глава, - пишет Блок в «Предисловии», - обрамлена описанием событий мирового значения; они составляют ее фон» (с. 298). Захват «Свежего преданья» несравнимо уже, о чем писал еще Аполлон Григорьев. При всем том оба произведения объединяются способом построения фабулы, слабо развитой, фрагментарной, а то и вовсе оборванной. То же и в «Онегине».
Тип главного героя романа в стихах в своей основе также остается неизменным у Пушкина, Полонского и Блока. Это онегинско-чаадаевский тип, социально не прикрепленная, «центробежная фигура». В обоих произведениях чрезвычайно важна тема исторического возмездия (у Блока, разумеется, она гораздо ярче), но у Полонского истоки возмездия лежат в духовно-нравственном воспитании, а у Блока оно идет через «коротенький обрывок рода» темным органическим путем.
В связи с этим укажем еще на одно отличие «Свежего преданья» от «Возмездия». Действие романа «Возмездие» уходит от современности на сорок, примерно, лет назад и лишь оттуда возвращается к настоящему. «Восьмидесятые годы, - писал О. Мандельштам, - колыбель Блока, и недаром в конце пути, уже зрелым поэтом в поэме "Возмездие" он вернулся к своим жизненным истокам - к восьмидесятым годам» (14)*. Полонский также возвращается, но не слишком далеко, к сороковым годам XIX в., к своим духовным истокам, и, вернувшись, оставляет там действие самого романа. Для жанра романа в стихах такие ретроспективы, скорее всего, не слишком благоприятны: жанр живет контактом с незавершенной современностью.
Временной диапазон «Возмездия» более характерен для поэмы, но сам Блок, несомненно, ощущал в ней романное начало, так как говорил о «Возмездии» как о «моих "Rougon - Macquar'ах" в малом масштабе».
Герой «Возмездия» - «отец», художественно и философски одаренный профессор права, подобно Камкову, «списан с натуры» - это Александр Львович Блок. Но в данном случае гораздо важнее их общая литературная родословная: они прямые потомки Онегина. В то же время от Онегина они расходятся в разные стороны: Камков, при всем его духовном и нравственном максимализме, пассивен и покорен судьбе, «отец» же не случайно «похож на Байрона», он еще и демон, и хищник, но его порывы тонут в собственном эгоцентризме. Оба по-разному несчастны в любви: Камков не получил желаемого ответа на свое чувство, «отец» не мог удержать своего счастья. Все это, безусловно, онегинские варианты. Пушкинский герой может лишь утешаться знанием о взаимном чувстве Татьяны, между ним и нею непроходимая стена долга и самоотречения. Гибель героев Полонского и Блока совершенно однотипна, только Камков погибает с меньшей остротой и неприкаянностью. Непреодолимая тяга оборвать корни губит обоих, и это вполне может быть выражено формулой Блока из черновиков третьей главы «Возмездия»: «...человек, опускающий руки и опускающийся, прав. Нечего спорить против этого. Все так ужасно, что личная гибель, зарывание своей души в землю - есть право каждого».
Мы уже говорили о грибоедовском фоне для «Онегина» и «Свежего преданья». С еще большим правом это можно сказать о «Возмездии». Интерес Блока к Грибоедову не нуждается в пояснениях. В «Возмездии» множество реминисценций из «Горя от ума». Например: «А в глубине души все та ж Княгиня Марья Алексеевна», «Шалят; Они не моего романа», «Тот странен и с людьми несхож». Стихи из первой главы «То ум холодный, ум жестокий Вступил в нежданные права» проясняются как «грибоедовские» в третьей: «И в снах холодных и жестоких Он видит «Горе от ума»». Последние стихи перерастают в так называемой второй редакции «Возмездия» в своеобразную поэтическую интерпретацию комедии, позже отброшенную:
- Кто 6 ни был ты, - среди обедов,
- Или, храня служебный пыл,
- Ты, может быть, совсем забыл,
- Что был чиновник Грибоедов,
- Что службы долг не помешал
- Ему увидеть в сне тревожном
- Бред Чацкого о невозможном
- И Фамусова шумный бал...
Так «Горе от ума» своей «неразгаданностью» и «трагическими прозрениями» (Блок) осложняет образ «отца», смешиваясь с холодностью лермонтовско-врубельского демона. Так грибоедовская комедия дает боковое освещение целой ветви романа в стихах от Пушкина к Полонскому и Блоку. Интересно заметить, что заглавия у Полонского и Блока ориентированы на произведения близких по времени предшественников: «Горе от ума» и «Строитель Сольнес» Ибсена. Как в «Онегине», как в «Свежем преданье», так и в «Возмездии» наблюдается размытость границы между поэзией и реальностью. Блок упоминает множество исторических и реальных лиц: Софья Перовская, неназванный Степняк-Кравчинский («гость новый»), дед поэта Бекетов, Щедрин, Достоевский, Победоносцев и многие другие. На мгновение в «Возмездии» появляется и автор «Свежего преданья». В памяти Блока, видимо, сохранился чей-то рассказ о поэтических чтениях последней четверти XIX в., так как в статье «Вечера искусств» (1908) тот же штрих воспроизведен в прозе: Полонский читает стихи «с торжественно протянутой и романтически дрожащей рукой в грязной белой перчатке» (15)*. Любопытна сама трансформация образа из прозаического в стихотворный с отсечением снижающих деталей, сгущением и стилистическим возвышением.
Появление Полонского в «Возмездии» интересно еще с одной стороны. Само звучание фамилии и в особенности жест его «простертой длани» неожиданно смыкаются с польской темой «Возмездия», так как ассоциативно притягивают из «Предисловия» «Костюшку с протянутой к небесам десницей» . Если прибавить сюда стих Пролога «Угль превращается в алмаз», являющийся реминисценцией из Циприана Норвида «А вдруг из пепла нам блеснет алмаз» (наблюдение 3.Г. Минц), и еще некоторые стихи, то можно обнаружить лейтмотив мазурки, ведущей тему Возмездия. Мазурка, кстати говоря, хоть и не столь значимо, но звучит и в «Онегине», и в «Свежем преданье».
