Творческим кредо Давида Самойлова становится прочувствованность события, на основе которой рождается каждая строка: "Дай выстрадать стихотворенье!" Восприятие поэтом мира во всей его целостности, гармоничности основывается на чувственных ощущениях. Так, поэтический мир Самойлова, во-первых, звучащий мир. Например, дождь ему помнится не особым запахом влажной земли, не видом мокрых, блестящих от воды листьев, а именно барабанным звуком капель. Здесь, видимо, сказывается чуткость музыкального слуха поэта или просто индивидуальная авторская особенность - постигать все внешнее через те звуковые отголоски, которые оно пробуждает. Звуковое восприятие у Самойлова доминирует, т.е. самая первостепенная характеристика дается объекту через звук. Как можно передать звук в стихотворении? Либо через глаголы ("щебечет", "поет", "загудели", "воет", "вопят"), либо через существительные, дающие звуковые характеристики природного явления ("апрельская тишина", "лиственный звон", "стенание ветра", "осины в осипших лесах", "тревожный карк" галки и т.д.); либо через обозначение музыкального инструмента ("деревянные дудки скворешен", "лесов деревянные трубы", "флейта дрозда", дуба "богатырские трубы").
С течением времени отточенная переводами поэтическая техника Самойлова достигла такого уровня, что описываемое явление буквально "зазвучало" в его стихотворении. Если в 1960-е годы в самойловской поэзии чаще можно встретить называние звука, то уже к 1970-м годам он виртуозно владеет приемами звуковой инструментовки текста, словесно-фразовых повторов, рифмовки и метроритмической организации стиха. Во-вторых, Давид Самойлов часто характеризует предметы и явления через их динамику. Движущийся объект меняет либо звук, либо цвет, либо форму и потому порождает острое эмоциональное переживание. Особенно пристально поэт прислушивается и всматривается в переменчивость ветра, в производимые им действия. Наиболее подвержены влиянию ветра облака и деревья, которые при этом обогащают мир звуками, например скрипом и шумом. Кроме того, именно движение помогает поэту отыскать зрительные эпитеты, как в стихотворении "Ветреный вечер":
- И вечер снимается с места И наискось мчит к небосклону. Как огненный кочет с насеста, Слетают багряные клены.
- Слетают багровые тучи, Взлетают лиловые дымы. Предметы легки и летучи, Свистящи и неудержимы...
Основанная на ощущениях, поэзия Самойлова стремится передать их ассоциативно, связывая внутренние переживания с внешними событиями или конкретными предметами. Читатель же должен постичь эту цепочку в обратном направлении: из мира преображенной реальности обратиться к тому состоянию, о котором поведал поэт. Таким образом, цель творчества видится именно в передаче поэтом эмоционального накала своих чувств, в умении облечь его в словесную оболочку.
Ассоциативность - одна из определяющих особенностей поэзии XX в., доходящей в крайних проявлениях до столь сложной шифровки душевных состояний, что ключом к ним служит лишь трудновоспроизводимая работа авторского подсознания. Среди современников Самойлова ассоциативная поэзия достигла высот в творчестве И.Бродского, А. Тарковского - поэтов, числивших среди своих литературных предшественников два общих имени - А. Ахматову и О. Мандельштама. Мандельштам и в 1960-е годы официально оставался под запретом, Ахматова же в ту пору, по словам Давида Самойлова, переживала период "второй славы" - уже не как художник, а как личность в литературе. "К ней почтительно тянулись поэты младших поколений, - вспоминал в "Памятных записках" Самойлов, - от Наровчатова до Вознесенского. Все спешили получить лиру из ее собственных рук". Но в этом широком потоке поэтами Анна Андреевна называла далеко не всех; в конечном итоге она утвердила четырех: И. Бродского, А. Тарковского, М. Петровых, Д. Самойлова.
Между творчеством самой Ахматовой и поэзией так называемой "школы Ахматовой" не было прямого сходства - ни в приемах, ни в интонации, ни в разработке тем. Оно не обнаруживалось при первом взгляде, но ощущалось в самом отношении к поэтическому слову, в трактовке феномена поэзии и его побудительных начал, в том высоком понимании миссии поэта, которое Анна Ахматова унаследовала от ушедшего столетия и пронесла через всю жизнь. "Она не давала нам уроков, - вспоминал об Анне Андреевне А. Найман. - Она просто создавала атмосферу определенного состава воздуха". Охотно употребляя выражение "школа Ахматовой", Давид Самойлов понимал его гораздо шире, чем откровенное подражание ученика своему учителю: "Школа состоит в "постановке голоса", в продвижении способа изложения, а не в застывшей его канонизации". Знакомство Самойлова с Ахматовой состоялось в 1960 г., после чего "виделись не то что очень часто, но регулярно во все ее приезды в Москву", "много беседовали о поэзии и поэтах". Уже вскоре, как признавался Самойлов, отношения "сложились дружеские, чуть ли даже не без легкого кокетства. Всегда увлекательны были беседы, особенно когда они происходили с глазу на глаз". Дневники Самойлова хранят краткие, но оптимистичные отзывы Ахматовой о его стихах: предрекала, что его "скоро откроют", что услышанное - "большие стихи", а "порой корила за приверженность к сюжету".
Это знакомство сыграло в творческой судьбе Давида Самойлова чрезвычайно важную роль. Оно помогло ему окончательно отрешиться от привитых еще в МИФЛИ взглядов на поэзию как на ремесло, всецело подвластное человеку, широко доступное и, главное, направляемое духом времени. Уже с середины 1960-х годов Давид Самойлов обрел нацеленность на классический канон поэтического творчества, в котором поэзия трактуется как вершинная человеческая способность, дарованная свыше. От А. Ахматовой Давид Самойлов унаследовал увлечение пушкинской темой и воспринимал Пушкина как обобщенный образ поэта, чьи судьба и творчество должны являться примером для каждого пишущего стихи. Многие годы он исследовал феномен Пушкина, находя для себя новые ориентиры не только в поэтическом, но и в нравственном плане. В 1960-е годы образ первого русского поэта возник в стихотворениях "Болдинская осень", "Пестель, поэт и Анна", что означало углубление раздумий о сущности поэзии, законах творчества.
Таким образом, на исходе 1960-х годов поэтическая эволюция Давида Самойлова, определявшаяся до этого биографическими факторами (в том числе контактами в литературном мире), а также определенными временем поэтическими тенденциями, стала зависеть в первую очередь от изменения индивидуального авторского стиля. В 1970-1980-х годах, когда в жизни Самойлова открывается третий "перевал", его уже сложившаяся поэтика не теряет динамичности. На этом этапе влияние внешних событий уже не играло решающей роли в ее развитии - теперь лирика Самойлова существовала как самодостаточное явление. Сборник 1974 г. поэт назвал словами Пушкина: "Волна и камень", которые, впрочем, в одноименном стихотворении трактуются совершенно по-самойловски: "камень" - тяжелый груз памяти о войне; "волна" - новый естественный виток жизни, стирающий следы прежней трагедии: "До свидания, память, | До свиданья, война, До свидания, камень, | И да будет волна!" Для Пушкина эти два понятия означали крайне различные явления; Самойлов усиливает данную оппозицию благодаря авторитету предшественника и, следовательно, углубляет драматизм ситуации.
"Новыми узорами по старой канве" назвал критик отличавшее Самойлова умение пользоваться багажом русской литературы. Поэт считал, что "масштаб писателя определяется... объемом его культурного потенциала, в этом он - наследник данной культуры. А если не наследник, то и не писатель, а так, сочинитель". В сборниках 1970-1980-х годов он следует традициям Н. Заболоцкого, А.Ахматовой, Б. Пастернака и, конечно, А. С. Пушкина, поскольку, по словам Давида Самойлова, "Пушкин для России - синоним поэта".
Считая поэзию, да и вообще культуру связующим звеном различных эпох, Самойлов моделирует собственную историческую концепцию, в центре которой находится человеческая личность, ибо "при всех изменениях только человеческая личность остается константой". "Не аллюзии и не реконструкция происшедшего некогда, а человек как историческая личность, историческое существование человека - вот что интересует меня в историческом жанре", - писал он. Если Самойлов принимался за исторический сюжет, то непременно в центре оказывалось или хорошо известное лицо (например, русские монархи - Иван Грозный, Екатерина II и др.; поэты - А.С. Пушкин, А.А. Фет, Ф.И. Тютчев, В. Хлебников, И. Северянин и др.), или рядовой представитель своего времени (безымянный декабрист, маркитант наполеоновского войска). При этом степень проникновения в образ могла быть различной, в зависимости от того, насколько интересовали поэта душевные качества или поступки.
Страницы:
1 2
