С XV века в русской литературе наблюдается усиление психологичности, интереса к переживаниям личности, выразившееся, между прочим, в расширении лирических эпизодов эпического повествования. Плач — эта традиционная форма таких лирических эпизодов получает в литературе с XV в. широкое развитие. Светская повесть, полусветские, полуцерковные княжеские жития и, наконец, ортодоксальные жития уделяют теперь плачам значительно больше места в общей своей композиции.
На дальнейшую историю древнерусских литературных плачей имел особое влияние вдовий плач, созданный в начале XV в. автором риторического «Слова о житии и о преставлении» Дмитрия Донского.
Хотя герой Куликовской битвы не был ни канонизован, ни даже признан местночтимым, однако похвальная его биография построена под несомненным воздействием нового житийного торжественно-панегирического стиля. В связи с этим в «Слове о житии» книжная риторичность выражена значительно сильнее, чем в старших княжеских житиях. Однако это не помешало автору в двух плачах отразить и свое знакомство с устной поэтикой, в частности — похоронных причетей.
В плаче вдовы-княгини Евдокии над телом умершего князя преобладает тема личного горя молодой вдовы, оставшейся с малолетними детьми, и эта тема особенно сближает плач с вдовьей народной прнчетыо. Автор отдал и здесь дань книжной церковной риторике, однако нельзя отрицать отражений у него фольклорных элементов. Кроме знакомых уже нам по старшим княжеским житиям мотивов (смерть — заход солнца, просьба промолвить слово, желание умереть), самой формы монолога, обращенного к умершему, как к живому, мы встречаем в плаче Евдокии и другие отголоски устной причети. Вдова жалуется, на кого покинул ее муж с детьми: «кому приказывавши мене и дети свои» (Новг. IV, стр. 359) — ср. в причети:
«Ты на кого да нас покинула, на кого нас пооставила»; «А з ким же ты мяне покидаешь»; «Мìй чоловìче, моя й дружино, на кого ж ты мене кидаеш, та кому ти свое хозяйство вручаеш» «Кому ти дìток поручаешь, кому ти ìх уручаеш».
Вдова спрашивает покойника, почему он с ней не поговорит: «Чему, господине мои милый, не възозриши на мя? Чему не промолвиши ко мне... что ради не взиравши на мене и на дети мои, чему им ответа не даси»
- Стань, пробудись, мой родимой батюшко,
- От сна от крепкого, от крепкого сна от мертвого,
- Хоть промолви ты едино слоио.
- Вы ударьте в большой, КОЛОКОЛ,
- Разбудите мою матушку.
- Не могу, бедна горюшица, порасклнкать поразговорнть
- Я родитель свою матушку.-
- И стану я будить тебя тихохонько,
- Разговаривать с тобой легохонько.
- Не поймешь ли мои речи горькие,
- Да не проснешься ли, не пробудишься.
Вдова недоуменно спрашивает: «не моего наряда одение на себе въздеваеши и за царский венец худым сим платом главу покрывавши, за полату красную гроб сии приимаеши»:
- Ты скажи, родитель батюшко,
- Мне изпедан, красно солнышко,
- Уж ты куды да снаряжаешься...
- У тя платьица нездешнии
- И обуточка не прежняя.
Вдова видит сон, будто муж ее ушел в «хоромное строеньице» («полата» жития), но на кладбище находит «катучи сини камешки» и могилу.
При рассмотрении книжно-риторических элементов древнерусских плачей, мы убедимся в том, что в плаче княгини Евдокии самый отбор автором этих элементов опирался отчасти на привычное представление о похоронной причети, усвоенное из устной традиции. Искусно скомпанованный, как украшенная в новом литературном вкусе вдовья причеть, плач Евдокии надолго сделался в русской литературе образцом причитаний княжеских и позднее царских вдов и, наконец, организовал изложение в плаче рязанского князя по убитой Батыем дружине рязанских «резвецов и удальцов».
Поздние редакции старых княжеских житий ввели под воздействием «Слова о житии» Дмитрия Донского вдовьи плачи: такие более или менее полные переделки плача Евдокии читаются в житии Михаила Черниговского (плач Анны), Михаила Тверского (плач Анны); на основе плача Евдокии построены два плача княгини Ольги в Степенной книге; кратко передан этот плач в поздней редакции жития Федора Ярославского; риторически распространен плач Евдокии патриархом Иовом в его «Житии» царя Федора Ивановича. Ни в одной из этих позднейших переделок мы не наблюдаем проникновения в текст плача дополнительных, сравнительно с плачем Евдокии, устно-поэтических элементов, зато историческая и риторическая части соответственно новой томе перерабатываются и дополняются.
