Отношения в художественном мире Чехова

В последнее время чеховеды уделяли немало внимания проблеме поэтики, в частности вопросам коммуникации между персонажами, что, без сомнения, важно для понимания и истолкования творчества Чехова. Однако такой подход не может быть исчерпывающим. Дело в том, что главным объектом чеховских рассказов и пьес является психология человека, причем описание человеческой психологии осуществляется не индивидуально, на примере отдельных персонажей, а комплексно, через изображение отношений между людьми. Предпосылкой для чеховского психологизма является мысль, что наблюдения Чехова человеческого поведения опираются на его научную практику как врача, то есть они характеризуются тем пристальным клиническим взглядом (regard), о котором писал Мишель Фуко в одной из ранних работ.

В реальной жизни сам Чехов боялся такого взгляда (как доказывает в недавно появившейся книге Майкл Финк), – без сомнения, потому, что он понимал всю его силу и даже беспощадность.  Несмотря на аргументацию Майкла Финка, можно утверждать, что общий смысл текстов Чехова состоит в художественном воплощении научно достоверных наблюдений, в том числе в воссоздании человеческих отношений.

Диапазон человеческих отношений, изображённых Чеховым, чрезвычайно широк, поэтому ограничимся некоторыми аспектами, связанными с отношениями между мужчиной и женщиной, которые принято называть любовными, или, выражаясь клиническим языком, половыми. Вопрос об отношениях между мужчиной и женщиной у Чехова удивительно мало изучен в русскоязычной научной литературе, а в англоязычной рассматривается главным образом с так называемой «гендерной», или феминистской, точки зрения, что достаточно далеко от интересов самого Чехова как писателя и мыслителя. Тем не менее, такие рассказы как «Припадок» или «Душечка» демонстрируют, как Чехов помещает «половое» поведение человека под микроскоп. Из подобных произведений ясно, что в своём творчестве писатель ориентируется не на устойчивые традиции литературных жанров, унаследованных им из мировой культуры, а на свои наблюдения над закономерностями человеческих отношений; традиционные  жанровые системы при этом или отключаются, или подвергаются сильному изменению.

В его произведениях нет, например, такого традиционного понятия, как «влюбиться с первого взгляда», нет и «счастливой концовки» в виде свадьбы двух главных персонажей. Такой устойчивый отказ от штампов в пользу реалий наблюдаемого мира объясняет жанровое новаторство в его творчестве. Для Чехова сексуальное притяжение между мужчиной и женщиной остается загадочным явлением. Однако даже из самого поверхностного чтения его произведений становится очевидным, что он не верил, что такое притяжение могло быть источником взаимного счастья. Даже сами слова «счастье» и «любовь», или такие штампы, как «слияние душ», практически не имеют никакого значения для Чехова, хотя их могут повторять его персонажи, как, например, постоянно говорящая о любви Раневская. Если традиционные представления о любви строятся на стремлении к симметрии и совпадению эмоций и переживаний обоих участников любовной интриги, то у Чехова отношения между мужчиной и женщиной характеризуются, скорее, асимметрией и несовпадением чувств, и потому никак не могут быть источником взаимного счастья: любовные отношения оказываются ущербными, патологическими и даже фатальными.

Как известно, Чехов достаточно рано заинтересовался вопросами отношений между полами: в письме Александру Павловичу, написанном в апреле 1883-го года, он излагает свой проект диссертации об «Истории полового авторитета». В этом проекте, написанном под впечатлением чтения Бокля, Спенсера и Дарвина, Чехов рассматривает развитие человечества как стремление к равенству: «…сама природа не терпит неравенства. Она исправляет свое отступление от правила, сделанное по необходимости <…> при удобном случае» (П., 1, 64).  Как утверждает  Финк, Чехов достаточно быстро понял неправильность филогенетических предположений Ламарка и «социального дарвинизма» Спенсера, лежащих в основе утопического проекта достижения равенства между мужчиной и женщиной, то есть осознал, что в конце концов остается только неравенство, а возможность равенства полов откладывается в далекое будущее [3; 99–107]. Сами чеховские произведения заставляют, однако, усомниться в правомерности такого мнения.

В творчестве Чехова присутствует два ключевых момента в изображении отношений между полами. Первый представляет довольно устойчивый комплекс событийных элементов, содержащихся, с некоторыми вариациями, в нескольких произведениях Чехова – как в пьесах, так и в рассказах – и обозначаемых присутствием определённой метафоры. Вот главные элементы данного событийно-мотивного комплекса: молодая женщина примерно 18 лет; «влюблённый» в нее мужчина; она слушает его и повторяет его слова или попадает под их воздействие; действие происходит поблизости какого-то водного пространства – реки или озера, или даже моря; проводится сравнение женщины с птицей; восходит полная луна; изображаемое мгновение подчёркнуто неповторимо. Неким первичным опытом в разработке данного комплекса мотивов можно считать эпизод появления Константина Звоныка в «Степи» и его описание того, как он женился: здесь и молодая женщина, вышедшая замуж за Звоныка из-за его слов, здесь и «речка» и  сравнение женщины с птицей (в данном случае с сорокой). Идеальный же вариант этого комплекса обнаруживается в первом акте пьесы «Чайка», в эпизоде чтения пьесы Треплева Ниной Заречной. Важно отметить, что Треплев боится пропустить восход луны. Целью его пьесы является ловить именно момент «цветения» молодой женщины, потому что момент истинного счастья и сиюминутной красоты, такой, как этот вечер с отражением луны на воде, никогда не повторится: этот миг, это сочетание сопровождающих его факторов происходит в жизни только один раз.

Следует подчеркнуть несколько черт данного мотивного комплекса: Треплев влюблен в красоту Нины; она, с другой стороны, его не любит (интересно, что эпизод, где он срывает лепестки с цветка – «любит – не любит» – относится к его матери Аркадиной, но мог бы так же относиться к Нине). Более того, она никогда не ответит на его любовь взаимностью. Треплев, таким образом, не нужен Нине для счастья – скорее, присутствие Треплева, и особенно его слова, являются катализатором, способствующим ее счастью, вовсе не основанному на взаимности чувств. Формула примерно такая: он говорит нечто, она испытывает счастье, он ее любит, а она его нет. У Чехова результатом подобной ситуации является чаще всего самоубийство героя. В случае «Чайки», Треплев приходит в отчаяние, убивает птицу (то есть символически убивает Нину), а потом кончает с собой [7]. Отметим, что именно самоубийство мужчины является одним из наиболее устойчивых элементов данного событийного комплекса. Что касается счастья, то его испытывает и может испытывать только молодая женщина: оно мимолётно, неповторимо, вызвано словами мужчины, который ее любит.

Описанный комплекс повторяется со слегка изменёнными элементами в других произведениях. В частности, ситуация «Чайки» служит пратекстом для других «больших» пьес, в которых присутствует тот же комплекс мотивов, но уже не во всей полноте его элементов, а в виде некоторых штрихов, «скорописью», причем самый устойчивый элемент представляет слово «счастье». Интересно, что уже в короткой пьесе «Свадьба», среди страшных сцен пьянства и пошлости, которые окружают невесту Дашеньку, героиня произносит только две коротких реплики, одна из которых  звучит так: «Мамаша, что же вы плачете? Я так счастлива» (С., 12, 116). Подобным образом в пьесе «Три сестры» Ирина говорит в первом действии: «Иван Романыч <…> Скажите мне, отчего я сегодня так счастлива? Точно я на парусах, надо мной широкое голубое небо и носятся большие белые птицы. Отчего это? Отчего?» На что Чебутыкин отвечает: «Птица моя белая» (С. 13, 122–123). Здесь налицо и сравнение девушки с птицей, и косвенное метонимическое упоминание (за счёт слова «паруса») моря (то есть воды). Отметим, что источником счастья Ирины является идея, что «человек должен трудиться» и т.д., но эти слова не ее; она повторяет их за Тузенбахом. Тем не менее, она, как выясняется, его не любит, и этот факт становится причиной самоубийственной дуэли Тузенбаха с Солёным. Можно сказать, что отчаяние главного героя из-за того, что его не любит женщина, и его самоубийство являются основным или подспудным сюжетом четвёртого акта во всех главных чеховских пьесах, за исключением «Вишнёвого сада» [8].

В пьесе «Дядя Ваня» отношения между персонажами подвергаются инверсиям и комплекс осложняется, присутствуя только во внезапном заявлении Сони: «Я так счастлива… счастлива!» (С., 13, 89) при воспоминании об Астрове, который ей только что сказал, что он ее не любит. Другая героиня этой пьесы, Елена, напротив, говорит: «…я очень, очень несчастна! <…> Нет мне счастья на этом свете» (С., 13, 88–89) Ее отказ Ване, то, что она его не любит, служит поводом его (неудачных) попыток покончить с собой. В этой пьесе Чехов как бы пародирует самого себя: есть нулевой вариант самоубийства, хотя в четвёртом действии оно присутствует как угроза, которую другие персонажи – Телегин, Астров, Соня – стараются предотвратить.