Заключительный очерк цикла представляет собой своеобразную авторскую «реконструкцию» сибирского пространства, которое воспринимается уже в своей целостности. Так, природу от Урала до Енисея автор находит «скучной». Енисей, которому «тесно в своих берегах», сравнивается с Волгой. Возникают мысли о «полной, умной и смелой жизни, которая осветит со временем эти берега». Через описание тайги пространственные рамки очерка расширяются до бесконечности. «Сила и очарование тайги… в том, что разве одни только перелетные птицы знают, где она кончается» (С., 14–15, 36). «Созерцание действительности на почве художественного наблюдения ее пробуждает наш ум для восприятия человечески бесконечного» [13; 162]. Тайга предстает апогеем неосвоенности пространства и несет в себе огромный потенциал будущего страны.
Пространственная форма, таким образом, начинается с «линеарного направленного пространства, характеризующегося релевантностью признака длины и нерелевантностью признака ширины» [12; 623]. На протяжении повествования она расширяется, охватывая сибирские просторы, поля, реки вплоть до горизонта, наполняется цветом и запахом, приобретает историческую соотнесенность, фокусируется на частностях (изба, семья, душа человека, судьба интеллигента), чтобы подняться до широкого обобщения (сибирский тракт, Сибирь и Европа) и получить свое завершение в бесконечности тайги.
Пространственная разграниченность «текста культуры», по Ю. М. Лотману, может иметь два типа выражения. Согласно первому типу, «разграничение на этот и тот миры проходит таким образом, что между двумя частями не возникает однозначного соответствия». «Этому» и «тому» мирам приписывается разная мерность. Второй тип моделирует «одинаковую мерность» членов оппозиции. «Мир за чертой враждебен (или просто «чужой»), но ничем в принципе не отличается от «моего». [11; 394]. Разграниченность «культурных миров» в чеховском тексте получает выражение второго типа. В оппозиции «свой, знакомый» и «чужой, незнакомый» мир первый член является сильным, он маркирован признаком упорядоченности, обладает структурой. Слабый член – «чужой» мир сибирского пространства организуется в сознании путешественника, не только приобретая свою структуру, но и оказывая влияние на восприятие героем – повествователем «своего» мира («мне вспоминается жизнь вялая, серая, бесполезная»). Происходит нейтрализация оппозиции, которая органично входит в единый образ – представление о стране, где Сибирь является полноправным регионом.
Еще Аристотель заметил, что «чем-то великим и трудноуловимым кажется топос – т.е. место-пространство» [22]. В очерковом цикле Чехова пространственная форма увеличивается и усложняется до степени гармонического слияния с миром. Помимо этого нам хотелось бы выделить здесь два онтологических принципа: «близость» пространства (Хайдеггер) и «пограничный характер» человеческого существования (Г. Зиммель). В философии Мартина Хайдеггера есть мысль о том, что «все временные и пространственные дали сжимаются… Человек преодолевает длиннейшие дистанции за кратчайшее время. Он оставляет позади величайшие расстояния и ставит все тем самым на минимальном отстоянии от себя» [19; 316]. Пространство становится «нашим», онтологически освоенным, когда мы «продумаем» и «прочувствуем» его. Только силой творческого и рационального усилия личности может быть достигнута «близость» пространства. «В просторе и дает о себе знать, и вместе таится событие. Эту черту пространства слишком часто просматривают» [19; 314]. Когда Чехов сопоставляет историческую фигуру Ермака и бурный, «сердитый» Иртыш, он тем самым «реанимирует» событие, восстанавливает и творчески переживает его. Именно тяжелое путешествие писателя, разбитые дороги, разбушевавшиеся стихии и томительное чувство ожидания – все это дало возможность постичь «близость» сибирского пространства, которое приобрело свои качественные характеристики, а не «спеклось в недалекое единообразие» [19; 316].
Эта «близость» сибирского простора достигается во многом благодаря «пограничному» характеру освоения Чеховым мира. Внешняя граница Сибирь – Россия есть выражение глубинной экзистенциональной пограничности. «Положение человека в мире определяется тем, что во всех измерениях своего бытия и поведения он в каждый момент находится между двумя границами… Ценность и содержание жизни и каждого его часа ощущается нами лежащим между тем, что выше и что ниже; каждая мысль находится между мудрой и более глупой, всякое владение между более обширным и более ограниченным… Те ограничивающие нас ряды и их части, которым мы сами указываем границы, образуют своего рода систему координат, с помощью которой устанавливается место каждого отрезка и любого содержания нашей жизни» [6; 8]. Пространственная граница между Сибирью и Европой, контраст климатических и природных условий, обычаев и языка суть объективное выражение разницы между Россией и Сибирью. Философская мысль Чехова направлена на личное осознание этой разницы и границы. Центральная журнальная периодика второй половины XIX века дает примеры самого разного восприятия Сибири – от «принятия» ее самобытности и понимания ее проблем [23], до «непринятия» как отсталого, Богом забытого края [24]. Каждый сам для себя устанавливает границы и по-своему их преодолевает. В этом суть личной творческой активности в освоении мира. «Наша конкретная непосредственная жизнь лежит между верхней и нижней границами какой-то области, но осознание их делает жизнь абстрактной и проницательной, способной сдвинуть границу и преодолеть ее, устанавливая самое ее наличие» [6; 9]. Преодолевая границу, человек там самым устанавливает новую, оставаясь «пограничным существом, не имеющим границ» [6; 12]. Путешествие Чехова – это позитивное преодоление внутренней границы между Россией и Сибирью, которая была задана общественной жизнью и творческой направленностью личности писателя, это «выход духовной жизни за собственные пределы» [6; 11].
Личность Чехова – феномен синтеза науки и искусства. По мысли М. М. Бахтина, только в личности три области культуры – наука, искусство и жизнь – обретают свое единство. Скрепляются же эти элементы благодаря «единству ответственности» человека [1; 12]. Основными чертами русской интеллигенции XIX века Н.А. Бердяев называл «раскол, отщепенство, скитальчество, невозможность примирения с настоящим, устремленность к грядущему, к лучшей, более справедливой жизни», а «русской темой» – «не творчество современной культуры, а творчество лучшей жизни» [4; 57–58]. Именно «ответственность» перед жизнью направляет рациональную и творческую энергию писателя к кропотливому освоению действительности, к постижению «близости» пространства, результатом чего становятся мысль и тоска о лучшей жизни («я стоял и думал: какая полная, умная и смелая жизнь осветит со временем эти берега!»).
Очерки «Из Сибири» – это удивительный баланс статики и движения. Открываются они спокойным ритмом описания дороги и идущих по ней переселенцев и каторжников. Затем динамика случая с почтовыми тройками сменяется картиной светлой горницы и семейной жизни вольного ямщика, встреча с «сердитым» Иртышом – разговором с мужиком о «правде жизни», переправа через Томь – размышлением о судьбе интеллигентного человека в ссылке, наконец, преодоление Козульки – обобщением сибирских впечатлений и описанием тайги. В связи с этим вспоминаются такие слова Н. А. Бердяева: «Актуализм цивилизации требует от человека активности, но этим требованием он порабощает человека, превращая его в механизм. Человек делается средством нечеловечески актуального процесса, технического и индустриального. Результат этого актуализма совсем не для человека, человек для этого результата. Духовная реакция против этого актуализма есть требование права на созерцание. Созерцание есть передышка, обретение мгновения, в котором человек выходит из порабощенности временем… Но исключительная культура созерцания может быть пассивностью человека, отрицанием активной роли в мире, поэтому необходимо соединение созерцания и активности» [3; 19]. У Чехова культура как глубокий индивидуальный процесс «обработки материала актом духа» в своей гармонии созерцания и активности превалирует над «более объективированной» цивилизацией [3; 19].
Постижением пространственной формы Чехов приходит к полноте и «близости» освоения сибирского пространства. Человек как «пограничное» существо узнает мир, постоянно создавая себе границы и преодолевая их. Характер и результат этого преодоления мотивирован ответственностью личности перед жизнью. Залогом сохранения индивидуальной духовной культуры в динамичном процессе цивилизации служит баланс «созерцания и активности» личности. Философия Чехова – парадокс сдержанности и проникновения, участия и «раздражения» (Е. Толстая), разума и интуиции, и обратная сторона этого парадокса – гармония и целостность человеческого духа.
Шишпарёнок Е. В. (Иркутск)
