Страница-другая текста Владимира Семеновича Маканина, прочитанная впервые, вряд ли привлечет любителя холодно-рассудочных построений в духе В. Пелевина или блестяще-медлительной поэтики Саши Соколова. Излюбленные его скобки - не предел стилевой работы с фразой. Но эти же скобки - и знак особой, непосредственной полноты высказывания, "фирменный" знак, "логотип" маканинской прозы. Критики давно нашли довольно точное определение маканинскому герою. Это "срединный" человек: средний возраст, средние условия, средние требования к жизни и к себе в жизни. (В повести "Отставший" герой-рассказчик в заботах об отце и дочери так формулирует универсальность срединного положения: "...Словно бы "я" и есть простенькое замыкание двух взаимовстречных сигналов прошлого и будущего".) Говоря обобщенно, Маканина занимают два персонажа: человек, безнравственно отдающий себя толпе, и человек, себя (свою личность) сохраняющий. "Работник свиты" Родионцев ("Человек свиты", 1982), попав в опалу, понимает, что способен только "сверкать в пяти шагах от директора". Сам же по себе - как человек среди людей - он "ничто и ноль". И все же его "роман" с администрацией заканчивается тем же счастливым восклицанием-прозрением, что и роман булгаковского Мастера: "Свободен..."
Такой герой, безусловно, не на пустом месте возник: Маканин продолжил традиции "городской прозы" Ю. Трифонова, и в этом аспекте художественное пространство его произведений соприкасается с пространством Л. Петрушевской, С. Каледина, Т. Толстой. Соприкасается, но не совпадает. Написанное Маканиным во второй половине 1980-х годов позволяет сделать вывод: именно в этот период художник пережил какое-то внутреннее освобождение, в результате чего стал творить свободнее и многообразнее, нежели раньше. Рассмотрим две повести 1987 г. - "Отставший" и "Утрата". В жанровой основе "Отставшего" видятся и социальная, и философская составляющие.
Событийное ядро "основного", акцентированного сюжета - история Лешки, артельщика-золотоискателя из уральской легенды. Перебитые Лешкины руки чуют золото - и артельщикам выгодно бросать его, превращать его в вечно отставшего, а потом идти "Лешкиным путем", намывая на его ночных стоянках много драгоценного металла.
Герой-рассказчик из параллельного современного сюжета вспоминает свою молодость и любовь, от которой тогда отстал. Он тоже, как Лешка, отставая, одаривал - и страдал от тех, кого одарил. Отстает от уходящих машин и отец героя - в повторяющемся мучительном сне. "Духовная природа всякого отставания, вероятно, предполагает норму... которая не допускает сомнений, что в ней, и только в ней, суть и смысл. И так неубедительна правота их частных случаев. Но быть в норме, быть как все - это, что ли, так зовет нас и так манит?" Ответ для героя - в отличие, может быть, от автора и читателя - неочевиден. Отстающие спешат, опаздывают, теряют, утрачивают. В повести "Утрата" спешит купчик Пекалов из легенды, торопится Бог весть зачем сделать подкоп под Урал и выйти на той - пустынной! - стороне. Выздоравливающий герой-рассказчик в нелегендарном настоящем спешит-ковыляет на своих костылях из больничного здания в дом напротив, где в непонятной тревоге прильнула к окну девочка. И тот и другой бескорыстны в своем стремлении, если только не считать корыстью Пекалова неизбывное желание не быть забытым, т.е., другими словами, страх "утратить будущее".
Интерес Маканина к легенде, притче характерен для 1970 - 1980 годов: в схожей стилистике работали тогда и Ч.Айтматов, и А. Ким, и другие писатели. Вполне объяснима и топонимическая определенность легенд: автор родился и вырос на Урале. Необычным, индивидуально маканинским приемом является вариативность: текст предлагает читателю не только сюжетную параллель (что само по себе вполне привычно), но и версии развития одного сюжета. Причем это не "ложный" и "истинный" варианты, а равноправные, равновозможные.
Эксперименты Маканина в области сюжетосложения воспринимаются критикой неоднозначно. Однако порой ему сопутствует безусловная удача. Так произошло с соединением современного и легендарного в "Утрате". Герой-рассказчик, пытаясь спасти незнакомую девочку от неведомой опасности, плутает в поисках ее квартиры по странному дому: сначала в воображении, а потом и в реальности. Коридор уводит его куда-то в сторону и вниз, и вот уже: "Я глянул вверх - потолок был обшит досками: земля. Я остановился. И увидел, что вновь спуск. И тут же услышал над головой тот самый шум: шумела река..." Герой реальный вплотную приблизился к герою легендарному - к Пекалову с его подкопом. Сжатое, спрессованное в подземелье время готово открыть свои тайны человеку, потому что он одержим и бескорыстен. Думается, такое прочтение сюжета более справедливо, нежели банальное объяснение: бред больного. Несмотря на очевидность сюжетных усилий, нельзя не видеть, что ведущей эстетической категорией при анализе маканинских произведений становится мотив. Единую сюжетную интригу заменяет единая мотивная напряженность. Сюжет о подкопе, сюжет о попытке спасения и третий сюжет - о посещении безымянным героем вымершей деревни - не находятся в русле причинно-следственной, линейной зависимости, а накладываются друг на друга, образуя объемное, "трехмерное" целое. И главное условие и средство такого объединения - постоянное присутствие мотива утраты.
Один из лучших антиутопических опытов Маканина - "Долог наш путь" (1991) - посвящен теме "неубийства". Герой повести командируется на комбинат по синтезу пищевого белка (позднее выясняется, что герой-рассказчик придумывает сюжет из будущего), но попадает на тщательно маскируемую бойню. Оказывается, животных продолжают убивать, убеждая людей в обратном. И выясняется, что у него, раскрывшего ужасный обман человечества, нет пути назад (традиционная по форме ситуация для антиутопического хронотопа). В уста другого персонажа, Ильи Ивановича, душевнобольного человека - не столько в медицинском, сколько в высоком, духовном смысле - автор вкладывает печальное пророчество. Неважно, что Илья Иванович говорит не о реальном мире: поражает суть его вывода о человеке: "- А ты не думал о том, что они его теперь, пожалуй, оттуда не выпустят? Нет-нет - не те, кто на комбинате. А как раз те, кто живет во внешнем мире (и кто о бойнях как бы совсем ничего не знает). Они его к себе не пустят. Они за ним никого не пришлют. Именно они. Зачем пускать в мир еще одного человека, узнавшего про зло?"
Реальный - вполне удачливый, успешный - Маканин написал книгу о неудачнике. Главный герой - "не вышедший из андеграунда" писатель, которого большинство персонажей по-свойски называют Петровичем. Петрович - душеприказчик. К нему тянутся обитатели огромного общежития (Маканин вводит очевидную метафору "общежитие как страна"), чтобы излить душу. Эта доминанта романа вступает в противоречие с привычными уже пессимистическими рассуждениями об общественной роли писателя в наши дни (т.е., по сути, о ее отсутствии). Действительно, общественную роль гораздо легче определить для новоявленного старообразного купца "господина Дулова" и ему подобных, нежели для непечатающегося (не желающего печататься!) Петровича. Антитеза Петрович - господин Дулов - одна из самых ярких в романе. В "вымирающее литературное поколение" записывает себя и сам Петрович. Но, может быть, роль писателя в эту "эпоху нечитателей" и должна сводиться к такому - кухонному - общению с "реципиентом"?
Петрович-Маканин прав в главном: культура и благополучие в России почему-то не уживаются. Застанет ли Маканин (уже не Петрович, а лауреат Госпремии 1999 г. по литературе) иное время? Напишет ли о нем? Хотелось бы надеяться. Хотелось бы прочитать.
Литература
- Маканин В. С. Лаз. - М., 1991.
- Маканин В. С. Стол, покрытый сукном и с графином посередине // Знамя. - 1993. - № 1.
- Маканин В. С. Андеграунд, или Герой нашего времени // Знамя. - 1998.-№ 1-4.
- Гессен Е. Вокруг Маканина // Грани. - 1991. - № 161.
- Нефагина Г. Л. Неоклассическая проза // Нефагина Г. Л. Русская проза второй половины 1980-х - начала 90-х годов XX века. - Минск, 1998.
