Не довольный ни собой, ни своей литературной деятельностью, разочарованный в возможности найти путь к политической активности, к борьбе во имя освобождения человечества, Байрон то отдается глубокой меланхолии, то взрывается циничным смехом и не может убежать от самого себя. Дневники и письма Байрона даже больше, чем произведения, позволяют судить о крайнем его эгоцентризме. Не эгоизм - против этого свидетельствуют прямые факты, которые говорят о благотворительности и щедрости поэта, его способность к самопожертвованию, готовность ставить чужие интересы выше своих,- но именно об эгоцентризме, сосредоточенности на своем внутреннем мире. Однако ни в чем так не проявляется духовное величие Байрона, как в воистину разительной просторности этого внутреннего мира, который включает мир политический и социальный, прошлый и реальный, специфично английский и общеевропейский, мир литературы и науки.
Все, что происходит вокруг, становится для Байрона не только темой для раздумий, но и переживаниями, частью личного опыта, который соотносится с наиболее личными его эмоциями. Достаточно вспомнить, с каким волнением он пишет об освободительном движении итальянцев: «Подумать только! Свободная Италия! Ведь это сама поэзия политики!». «Поэзия политики», «христианство поэзии», «политика для меня - дело чувства» - уже синкретизм этих понятий свидетельствует о неразрывной связи и эмоциональном значении их для поэта. Весь мир - часть его, равно как и он быстро вырастает в важную частицу мира, в предмет внимания и восхищения всех мыслящих людей. Байрона интересуют не только общественные потрясения и исторические сдвиги, но и бесконечно разнообразная и сложная область человеческих отношений и психологических состояний. Эта широта, открытость ума богатству впечатлений раскрываются в дневниках и письмах, которые рисуют автора во всех проявлениях его чрезвычайной личности.
Вместе с тем эта личность оказывается во многом впечатлительной из-за мелочей, казалось бы, недостойные ее величия. Байрон тщеславный, он разделяет многочисленные господствующие предубеждения, он несколько раз с гордостью рассказывает своим корреспондентам, что Али-паша с первого же взгляда на его маленькие руки и крутые завитки волос догадался о его знатном происхождении; он ценит свои успехи в плавании, фехтовании, стрельбе и верховой езде намного больше, чем успехи литературные. Он любит делать вид, что совсем не работает над своими произведениями, что пишет их в короткие перерывы между свиданиями, отказывается, из верности аристократическому слою, брать за них деньги, а когда вынужден под давлением обстоятельств на это согласиться, торгуется с издателем с завидной энергией. Он очень остроумно описывает свои приключения с доступными итальянскими красавицами - и не возражает против того, чтобы эти описания читались в дружеском круге. Он делится с корреспондентами личными деталями своего романа с графиней Гвиччиоли и не забывает подчеркнуть высокое происхождение и образованность своей дамы. Перемешиваясь с пылкими посланиями к самой графине, эти письма бросают неожиданный свет на личность автора.
Неожиданной в характере человека такого духовного масштаба проявляется и неспособность прощать: об этом свидетельствуют торжество по поводу смерти врагов, злостные выпады против жены, карикатурный ее портрет в роли Донны Инессы, матери Дон-Жуана, и это после того, как он, порвав с ней, провозгласил ее лучшей из женщин. Он без колебаний принимает и полученную после смерти тещи частицу наследства и фамилия «Ноель» и с детским удовлетворением завершает свои письма инициалами «Н. Б.» (Ноель Байрон), что совпадают с инициалами Наполеона Бонапарта:
Все эти суетные мелочи сосуществуют у Байрона с настоящим великодушием, способностью сопереживать судьбы человечества так же остро, как собственные, с бесстрашной готовностью положить жизнь на алтарь свободы и общественной доблести.
Безграничные противоречия и безграничная неудовлетворенность, «душа, которая себя сама терзает»,- вот судьба Байрона, от которой не спасли его ни блестящий ум, ни проникновенное остроумие, ни талант, ни благородство, ни гражданское мужество, ни общественное рвение. Эти противоречия, как уже было сказано, суть противоречия его времени - времени больших ожиданий, непредвиденных взлетов духа и унизительных падений, измен, душевных и политических метаний, попыток то приспособиться к недостойному человеку порядку вещей, то восстать против него. Эти крайности рожденные небывалыми потрясениями во всех сферах - политической, экономической, философской, религиозной, моральной, художественной.
Такое время для каждого мыслящего человека оборачивается болезненными поисками - себя, поля деятельности, позиции, веры - поисками, которые обречены на неудачу под нажимом обстоятельств, которые превосходят сознательную волю индивида. Отсюда, кстати, еще одно противоречие - между фаталистическим ощущением обреченности и потребностью противиться, отстаивать, защищать, сооружать царство воли вопреки всемирному торжеству тирании.
Жирмунский В. М.