В неопубликованном предисловии к изданию двух последних глав «Евгения Онегина» (по тогдашнему счету - восьмой и девятой) Пушкин предупреждал читателей, «которые стали бы искать в них интересные события», что здесь будет «еще меньше действия, чем во всех предыдущих».
Но и предыдущие главы не отличались «увлекательными событиями»: не было в них ни напряженной интриги, ни волнительных приключений, ни внешних препятствий на пути героев к счастью, к чему так привыкли и чего ждали читатели-современники.
Главной пружиной сюжетного действия в стихотворном пушкинском романе стали внутренняя противоречивость и душевная сложность героев, ограниченность и односторонность их представлений о жизни. Не удивительно, что внешнее действие «Евгения Онегина» развивается в замедленном темпе – лениво. Развиваться оно начинает лишь с третьего раздела, но сначала одинаково двигается довольно неспешно. И вдруг в тот самый момент, когда ресурсы развития действия сведены, кажется, к нулю, сюжет романа делает крутой вираж: центральная сюжетная линия - любовь Татьяны к Онегину - отходит в тень, и на первый план неожиданно выдвигается столкновенье Онегина и Ленского.
И только теперь, со второй половины пятой главы, движение сюжета неожиданно ускоряется, события начинают разворачиваться стремительно и бурно. Немалую роль в этом резком повороте сыграет... сон Татьяны. Это он переводит сюжет в другую плоскость - план взаимоотношений Онегина и Ленского; это он сгущает тревожную атмосферу (вместо бывшей, почти идиллической); это он пророчит события печальные и тревожные.
Итак, движение сюжета набирает темп, и в пятой-шестой главах события вытекают одну из другого: именины Татьяны, раздражение Онегина, его желание «Ленского раздражить», его ухаживания к Ольге, злость Ленского и его внезапный отъезд, вызов на дуэль, поединок и, в конце концов, трагическая гибель юного поэта, которая круто изменила жизнь героев романа,- событие, которое можно назвать настоящей сюжетной катастрофой. Поговорим о нем детальнее.
Уточним, прежде всего, мотивы ссоры Онегина и Ленского и причины дуэли, не всегда понятные сегодняшнему читателю. Ведь Ленский не сделал будто бы ничего плохого. Ему очень хотелось, чтобы он и его друг поехал вместе с ним на именины Татьяны... Ради этого он и уверил его, что это будет сугубо семейный праздник, что посторонних на нем не предполагается. Невинная неправда? Но Ленский знал, что Онегин не терпел соседей
И помещиков, которые, нарушая все пристойности, он демонстративно игнорировал их.
Нетрудно представить, как было Онегину неожиданно попасть «на пир огромный», ощутить всю вульгарность и мизерность этого общества... Увидеть «тамбовского поэта» мосье Трике («бить палкой») и услышать его мелочные куплеты,.. Как ему было появиться в кругу таких персон, как «уездный франтик-петушков» или «Гвоздин, хозяин превосходный, владелец яищих мужиков», как фонвизинские Скотинины, жестокие и тупые крепостники, или же «отставной советник Флянов,.
Тяжелый сплетник, старый плуг, / Обжора, взяточник и шут».
Понятно, что вынужденное общение с ними должно было казаться Онегину обидным. В глазах человека, который привык к придворным балам и аристократическим раутам, это был просто сброд. Недаром герой сразу стал явно рисовать карикатуры | всех, гостей.
Однако чуть ли не более всего Онегина вывело из равновесия то, что его посадили на почетное место - «напротив Тани» (намек на возможность его сватанья!), а сама она от волнения едва не сомлевшая. Такая «трагически-нервозная» сцена показалась ему вульгарной и провинциальной.
Конечно же, месть Онегина была неоправданно жестокой... И все-таки это была только шутка! Реакция же Ленского была совсем неадекватной. Романтику-максималисту, человеку крайностей, ему вдруг представилось, будто бы Онегин всерьез хочет обольстить Ольгу, а Ольга готова предать его с Онегиным... Впрочем, со своей, идеальной точки зрения он был целиком последовательный и логичный. Только в его глазах Ольга - не обычная девушка, а существо высшего порядка, обычные, жизненные мерки к которой не приемлемы.
Итак, Онегин жестоко пошутил над по-юношески чистой любовью своего друга, и конечно, был не прав. Плохо и то, что Ленский предоставил этой шутке столь важное и трагическое значение. Возможно, Онегин не должен был принимать вызов Ленского, показать, что он испугался суда того самого общества, которым так сильно и глубоко пренебрегал. Согласиться с этим абсолютно невозможно. Прямой отказ от дуэли расценивался в те времена как трусливость, как грубое нарушение кодекса дворянской чести. А честь была абсолютной нормой дворянского общества, несмотря на то, кто это общество представляет. Итак, отказаться от дуэли дворянин просто не мог. Для Онегина это значило не просто подорвать свою репутацию, но и навсегда потерять самоуважение.
С другой стороны, сам по себе вызов на дуэль, или даже принятие этого вызова совсем не означали, что она должна была непременно состояться, что неминуемый ее кровавый, а тем более смертельный результат. Прямая обязанность секундантов во время процедуры вызова и непосредственно перед поединком на поле боя состояла в том, чтобы приложить все усилия для примирения неприятелей. В таком случае сам факт вызова на дуэль, сама демонстрация готовности к поединку были достаточными для восстановления чести. Тем временем Зарецкий эту свою прямую обязанность не выполнил...
Судя по всему, Онегин был убежден, что поединок не состоится: ведь особых оснований для него не было... И конечно, в намерения Онегина не входило убивать Ленского. Именно поэтому он и выстрелил первым, во время сближения с неприятелем. Тем временем настоящий дуэлянт, который стремится к кровавому результату, волен дать возможность выстрелить неприятелю первым, а потом подозвать его к барьеру и хладнокровно по недвижимой мишени.
Люди, знакомые с дуэльной практикой, это прекрасно понимали. Так, А. И. Герцен заметил, что Онегин любил Ленского «и, целясь в него, не хотел ранить»... Онегин, наверное, целился в ногу Ленскому, но «стволы фатальные» на этот раз сыграли с ним злую шутку. Не случайно так поражен был Онегин трагическим результатом поединка.