Художественное сознание средневековья по-своему отражало действительность. И в изобразительном искусстве и в литературе (как в фольклоре) средневековье принципиально стремилось выразить прежде всего общее, а не индивидуальное, независимо от того, шла ли речь о чертах положительных или отрицательных; из суммы общих элементов создавался идеал — красоты физической и моральной, поведения общественного и личного, отношений религиозных, государственных и семейных. Эти общие элементы в каждый исторический момент получали и некое постоянное эстетическое выражение— в слове, в красках и архитектурных формах. Замедленность общественного развития в средние века и наличие религиозного мировоззрения, связывавшего сознание твердо установленными нормами, надолго закрепляли в сознании определенные представления, а в искусстве — приемы их художественного воплощения.
Особо выразительные средства художественного языка, наилучше передававшие черты общего—идеального, своей повторяемостью и постоянной их словесной формой и создают в средневековой литературе впечатление литературной „формулы". Такая формула живет до тех пор, пока она отвечает общественному и художественному сознанию данного исторического момента. И в этом метод средневековой литературы совпадает с законами устной поэтики.
Построение теории поэтического стиля средневековья невозможна без внимательного изучения именно этих постоянных приемов художественного языка, с особой отчетливостью отразивших самый метод поэтического воспроизведения действительности и определявшихся теми основными задачами, какие ставил перед собой средневековый писатель.
Ведущие стилистические тенденции каждого исторического периода наиболее полно выражались в подборе поэтических ″формул", характерных для определенных групп литературных жанров.
С этой точки зрения весьма продуктивным для последующих обобщений явится изучение метафорически-символического языка средневековой русской литературы. Этим термином могут быть объединены все те поэтические приемы литературного стиля средневековья, которые построены на семантическом переносе как итоге уподобления. Метафора, символ, метафорическое сравнение и эпитет одинаково основываются на системе уподоблений, отражающих художественное сознание средневековья.1
Всевозможные разновидности метафор (включая и метафорические сравнения и метафорические эпитеты) представляют наиболее употребительные тропы поэтического языка русского средневековья. Система метафор вскрывает многое в своеобразном художественном мировоззрении древнерусского писателя и вместе с тем дает возможность проследить борьбу и слияние в его поэтическом стиле двух стихий — устно-поэтической и книжной речи. Изучение метафорического языка светской литературы русского средневековья позволяет ограничить вывод об оторванности древнерусской литературы от живого источника устной народной поэзии. Мы убеждаемся в том, какое большое значение имела устно-поэтическая традиция и живая речь в формировании метафорического языка XI—XVII вв.: она обогатила литературу выразительными символами народной лирики и в значительной мере определила отбор книжных метафор византийско-славянского поэтического стиля.
В момент перенесения на русскую почву византийско-славянской книжной культуры, давшей зарождавшейся русской литературе образцы литературных жанров и основательно разработанную систему поэтического языка, устная поэзия владела уже богатым запасом разнообразных эпических и лирических форм, отстоявшимися художественно-изобразительными приемами, „звучным и выразительным", по определению Пушкина,3 языком. Из взаимодействия „своеземной" устной поэтики и византийско-славянских книжных образцов возник своеобразный литературный стиль русского средневековья.
Изучая этот стиль, мы обязаны учитывать оба фактора, влиявшие на его развитие. Почва для усвоения извне принесенного была подготовлена многовековой историей устной поэзии; чужое воспринималось в свете привычных художественных представлений. С этими представлениями боролись наиболее рьяные проводники нового христианского мировоззрения и насадители новой литературной культуры, опиравшейся на византийско-славянские образцы; но даже изгоняя из молодой русской литературы то, что напоминало о поэзии дохристианского периода, русские писатели XI—XII вв. не могли совершенно оторваться от нее. Если „русский Златоуст" и не вводил в свой стиль прямых отзвуков устной поэзии, то все же отбор изобразительных средств своих византийских учителей он производил в свете опыта этой поэзии. Может быть, потому старшие русские писатели никогда не воспроизводили во всей полноте сложную пышность украшенной речи византийских ораторов, не нагромождали того обилия изысканных метафор и эпитетов, аллегорий и притч, какими характеризуются некоторые византийские произведения. Историческая тема, проникавшая в XI—XII вв. и в значительную часть русской религиозно-дидактической литературы, напоминала писателям о привычных формах выражения этой темы в устном эпосе. Отсюда, возможно, умеренность в использовании словесной пышности византийской литературы.
История метафорического стиля русского средневековья подтверждает эти соображения. Богатство символики, характеризующее преимущественно лирические жанры русской устной поэзии, встретилось в XI в. с библейско-византийским метафорическим стилем переводной литературы, принесенной на Русь вместе с христианством. Творческое усвоение этого стиля и выработка русского литературного метафорического стиля у разных авторов в разной степени связаны с характерными особенностями устно-поэтической символики.
Обилие метафор в различных видах средневековой вообще и, в частности, византийско-славянской христианской литературы— не новшество христианских писателей. Еще античные теории стиля придавали метафоре первостепенное значение как средству, выполняющему функции двоякого рода: метафора делает речь, во-первых, наглядной и, во-вторых, изящной. Метафора, по наблюдениям Цицерона, есть свойство не только поэтического языка, но и живой речи вообще; метафорическое, т. е. в переносном смысле, употребление слов „породила необходимость, оно возникло под давлением бедноты и скудости словаря, а затем уже красота его и прелесть расширили область его применения" (Об ораторе, III, 38).1
Суммируя взгляды своих предшественников, Аристотель в Риторике и Поэтике характеризует разные виды метафор и приходит к выводу, что „большая часть изящных оборотов получается с помощью метафор", что „метафоры нужно заимствовать из области родственного, но не очевидного", И сравнения, по Аристотелю, „суть некоторым образом прославившиеся метафоры... Сравнение удачно, когда в нем есть метафора".2 „Метафоры вносят в речь и приятность и величавость, но пользоваться ими надо не слишком часто (иначе написанное нами будет дифирамбом, а не прозой), и притом метафорами, заимствованными не слишком издалека, а из области близкой и сходной... Если метафора кажется рискованной, надо превратить ее в сравнение.
Это будет безопаснее. Сравнение — это расширенная метафора".1
Таким образом, с точки зрения античных теории стиля, метафора, метафорическое сравнение и эпитет-метафора представляют разновидности одного по существу тропа.
В старших памятниках христианской литературы, которую создавали, в наиболее изысканных ее образцах, писатели, знакомые с античной литературой и ее теорией, — главная цель метафор и близких к ним тропов (сравнении, эпитетов) „более образно" (Цицерон), „ясно наглядно" (Аристотель) представить предмет речи. „Приятность и величавость" стиля, как результат применения метафор, — явление более позднего времени, притом она характерна для той разновидности христианской литературы, которая подходит к античному дифирамбу Деметрия и для которой этот теоретик разрешал обилие метафор: панегирики христианским подвижникам, торжественное ораторство и позднее — пышный исторический рассказ изобилуют метафорами как украшающим приемом, а не как средством сделать речь лишь наиболее наглядной.
