Лермонтов не только «соизмеряется» с Пушкиным и но только ищет опоры в нем. Наряду с чертами общности выступает и контраст. А это подводит пас к еще одной категории случаев связи между произведениями двух поэтов - когда на фоне частичного внешнего сходства у Лермонтова развертывается полемика с Пушкиным, выступает глубокое противоречие идейного порядка.
Полемика эта не принимает, правда, открытой формы - кроме одного, далеко не бесспорного случая. В 1830-1831 годах Лермонтов пишет стихотворение, озаглавленное «К ***», то есть обращенное к адресату, чье имя зашифровано в самом заглавии:
- О, полно извинять разврат!
- Ужель злодеям щит порфира?
- Пусть их глупцы боготворят,
- Пусть им звучит другая лира;
- Но ты остановись, певец,
- Златой венец не твой венец...
В дореволюционных изданиях оно и не комментировалось, печаталось с цензурным пропуском, и лишь в 1908- 1909 году А. М. Горький, работая над «Историей русской литературы», категорически высказался в том: смысле, что это стихотворение было ответом Лермонтова Пушкину на его стихотворение «Друзьям» («Нет, я не льстец, когда царю. Хвалу свободную слагаю...»), в котором поэт оправдывал позицию, занятую им еще ранее в «Стансах» («В надежде славы и добра. Гляжу вперед я без боязни...»). Позднее, в 1918 году, молодой пушкинист Г. В. Маслов в докладе, прочитанном на заседании Пушкинского семинара проф. С. А. Венгерова в Петроградском университете, подробно обосновал это предположение, которое как правдоподобное было принято в комментариях к авторитетным изданиям.
Показателем быстро наступающей зрелости мысли молодого Лермонтова служит то, как он - уже в 1829 году - по-иному подходит к теме, привлекающей его у Пушкина. Это - демон, герой двух, связанных антитезой, стихотворений Пушкина: «Демон» (1823) и «Ангел» (1826). То, что в лирике Пушкина является одним из многих мотивов, на которых поэт долго не задерживается, для Лермонтова становится выражением одной из основных и любимых идей всего его творчества. При этом сразу делается заметен и контраст с Пушкиным. Уже указывалось на то, что пушкинское стихотворение «Демон» построено целиком в форме прошедшего времени, как рассказ о пережитом, уже не имеющем отношения к настоящему1, тогда как оба лермонтовские стихотворения иод заглавием «Мой демон» (1829 и 1831) написаны в Настоящем времени и говорят о том, что волнует поэта именно сейчас, составляя содержание его интенсивных душевных переживаний. Встреча с демоном у Пушкина - лишь эпизод в развитии внутреннего мира поэта, и самый образ демона выступает как бы сквозь дымку воспоминания, обрисованный сжато и только в духовном плане, без каких-либо внешних портретных примет и декоративных подробностей:
- ...Часы надежд и наслаждений
- Тоской внезапно осени,
- Тогда какой-то злобный гений
- Стал тайно навещать меня.
- Печальны были наши встречи:
- Его улыбка, чудный взгляд,
- Его язвительные речи
- Вливали в душу хладный яд.
- Неистощимой клеветою
- Он провиденье искушал;
- Он звал прекрасное мечтою;
- Он вдохновенье презирал;
- Не верил он любви, свободе;
- На жизнь насмешливо глядел
- И ничего во всей природе
- Благословить он не хотел.
Этот демон - именно дух, «гений», наделенный, правда, улыбкой и «чудным взглядом», но не имеющий других внешних черт; он скорее аллегоричен, олицетворяет скептическое, отрицающее начало в сознании поэта, взгляд на себя со стороны. Не таков демон Лермонтова. Легкий след словесной связи с пушкинским «Демоном» («внутренний эпиграф») есть, правда, в обоих стихотворениях Лермонтова под заглавием «Мой демон» - сравним их начала:
- В те дни, когда мне были новы
- Собранье зол его стихия.
- Все впечатленья бытия
- Носясь меж дымных облаков,
- Он любит бури роковые,
- (Лермонтов, редакция 1829 г.)
- дубровы,
- И пену рек, и шум дубров.
- И ночью пенье соловья...
- (Пушкин)
Достойно внимания при этом, что одно из «впечатлений бытия», воспринимаемых у Пушкина лирическим героем («шум дубров»), становится у Лермонтова достоянием демона, одним из его пристрастий, и к тому же переносится в другой эмоциональный контекст: у Пушкина бегло набросана мирная картина, сельская идиллия, которой в дальнейшем противопоставлено демоническое отрицание. А у Лермонтова - трагический осенний пейзаж в духе Оссиаиа, развиваемый по-разному в последующей строфе каждой из двух редакций:
Меж листьев желтых, облетевших,
- Стоит его недвижный трон; На нем, средь ветров онемевших,
- Сидит уныл и мрачен он.
- (1829)
- Он любит пасмурные ночи,
- Туманы, бледную луну,
- Улыбки горькие и очи
- Безвестные слезам и сну.
- (1831)
В период высшей творческой зрелости Лермонтова, в последние четыре года его жизни, прямых реминисценций из Пушкина у него уже почти не встречается. Могут быть отмечены лишь отдельные «внутренние эпиграфы» с антитетическим смыслом по отношению к соответствующим пушкинским строкам, например: «Гляжу на будущность с боязнью...» (1837) - стих, в котором может быть усмотрена реплика на начало «Стансов» («В надежде славы и добра. Гляжу вперед я без боязни») или «Я не рожден для дружбы и пиров» («Сашка», строфа 139)-стих, позволяющий вспомнить одно из мест в I главе «Евгения Онегина». Устанавливается связь по противоположности между «Благодарностью» (1840), этим глубоко трагическим стихотворением, где поэт с жестокой иронией благодарит творца за страдания, обиды и обманы жизни, и предпоследней строфой VI главы «Онегина», в которой автор прощается со своей «юностью легкой», оставляющей у него подлинно благодарное воспоминание. И всюду здесь Лермонтов противостоит Пушкину прежде всего как трагический поэт.
