«Московский жанр» и обиход вновь окружают нас в комедии «Бешеные деньги» (1870). Аллейки Петровского парка, сад Сакса, где гуляет праздная, скучающая публика, купеческий клуб, куда ездят играть в карты и обедать с устрицами, магазины дамского платья на Кузнецком мосту и Петровке... Московские баре, хлыщи, дамы полусвета, прожигатели жизни, любители выпить на чужой счет...
Чтобы подчеркнуть злободневность комедии, как длящейся московской хроники, Островский переносит в нее из прошлой пьесы знакомое нам лицо — того же Егора Дмитриевича Глумова с его злыми эпиграммами на «всю Москву», желчными, циническими выходками и умением устроиться. О, он, конечно, не пропал, когда в пятом акте комедии о «мудрецах» ему показали на дверь,— теперь он снова в «хорошем обществе», снова язвит, подделывается, глумится и кончает тем, что прилепляется к какой-то болезненной богатой барыне, надеясь вскоре дождаться ее смерти и пожить тогда в свое удовольствие на оставленные ему деньги.
Политика и карьера были главным винтом действия в «Мудреце». Деньги — и в заглавии пьесы, в ее сюжете, в мотивах поведения действующих лиц —основная ось новой комедии.
Над входом в пьесу будто горят огненными буквами два слова: кредит и бюджет. Их на разные лады повторяют действующие лица.
- Телятев. ...В Москве можно иметь на сто тысяч кредита...
- Васильков. ...Как бы ни увлекся, из бюджета не выйду.
- Телятев. ...И опять кредит будет, потому что я добрый малый...
- Васильков - Только бешеные деньги не знают бюджета.
- Телятев. Мы и без копейки будем иметь почет и кредит.
Кредит — это то, чем живет размотавшееся московское барство, которое еще ездит в экипажах, пьет дюжинами шампанское, держит лакеев — но всё в долг. Бюджет — словечко новое, для московских ленивцев и сибаритов непонятное, пугающее, как «жупел» для купчих. Это понятие, идущее от дельцов современной складки, и оно попахивает коммерческой Европой, биржей, акционерными обществами, банкирскими домами.
70-е годы прошлого века — время, когда старая, заскорузлая, патриархальная а для кого-то и добродушная, непритязательная, милая Россия уходила в прошлое. В Петровском парке, где прогуливаются герои «Бешеных денег», воздух насыщен электричеством — ожидаются внезапные разорения и возвышения, акции, ассигнации, скупленные векселя, неожиданные источники дохода — все это румянцем возбуждения играет на лицах. Торгуют — и с биржевым расчетом — даже красотой. Бешеные деньги выступают, таким образом, в двух значениях: «бешеные» — значит, случайные, ненадежные, взятые з долг, на «авось» или по случаю (негаданное наследство, женитьба на богатой), это «глупые» деньги. Но «бешеными» можно назвать и те баснословные суммы/ которые могут сложиться из точного учета и расчета, делового предприятия — это деньги «умные».
Островский еще живо помнил Москву 40-х годов, когда у владельцев дворянских особняков был не только аппетит к веселой и хлебосольной жизни, но и некоторые возможности, чтобы ее вести: управляющие имениями к сроку присылали барину вырученные ими деньги, а через всю Москву ночами скрипели обозы, доставляя провиант из подмосковной. Как-то незаметно, на глазах у драматурга барская Москва обеднела, слиняла, прежние моты и богачи увяли, хоть еще и пробовали топорщиться, позировать, вести прежнюю роскошную жизнь хотя бы в долг, пользуясь одним блеском былого имени, родовитостью и знакомствами.
Расхлябанная привычка жить «на удачу», «на шаромыжку», как «кривая вывезет», беспечно и лениво, до последней минуты прикрывала нищету внешним фанфаронством, пусканием пыли в глаза. Не шевелиться для устройства дел, а лишь брать безотчетно взаймы, пользоваться отовсюду — кто, сколько даст и все ожидать, что на твоей земельке золотые прииски откроют, фонтаном забьет или хотя бы «англичане» железную дорогу проводить станут,— вот и выход из положения.
