x x
menu

Традиция летописных плачей

Традиция летописных плачей была продолжена, уже с XI в. княжескими житиями, которые также не порывали связи в построении этих плачей с народной причетыо. Совсем особое место среди плачен лиро-эпического типа занимает «Плач Ярославны» в Слове о полку Игореве. Как справедливо отметил академик А. С. Орлов, в этом плаче «Ярославна отрицается к стихийным силам природы с горячими словами заклинаний, унаследованных от первобытной магии и теперь претворенных в поэтическую лирику». Лирика эта, однако, имеет связь и с народной причетыо. Прежде всего обращает на себя внимание, что именно в похоронных причитаниях обычно вдова называет умершего мужа «лада»: «проводить мне ладу милую», «приведу я тебя, лада милая», «Государь, свет мой батюшка, ты моя лада милая! Ты оставила, лада милая», «Уж ты моя да лада милая, уж ты куда да снарядилася» и   т. п.

В устной причети, обращенной к ушедшему в дальнюю сторону воину, женщина, как Ярославна, взывает о помощи к солнцу:

  • Уж ты солнышко мое   красное,
  • Солнце праведно, умоленное,
  • Уж светишь да на весь   белый спет,
  • Освети ко ты мою ладушу во чужой далекой   сторонушке,
  • Ты скажи ко, красное солнышко, ладе   низкое   поклоненьич.
  • Или   обращение к реке:
  • Ты река ли моя, река быстрая,  переда» ты мое поклоненьице.

Своеобразная форма плача Ярославны лишь частично отразилась в плачах боярынь и воеводских жен в Задонщине. Обращение к солнцу и ветру было опущено Софоннем, остался призыв к Дону, заменивший воззвание к Днепру. Второй плач — «жен русских» — послужил образцом для композиции плача разгромленных татарских войск: «Уже нам, братие, в земли своей не бывати, а детей своих не видати, а катунь своих не трепати, а целовати нам зелена мурава, а в Русь ратью не ходяти, а выхода нам у русских князей не прашивати». Свою тему Софония в данном случае облек в форму, подсказанную Словом о полку Игореве: «Уже нам...» и т. д.

После Задонщины мы наблюдаем в московской исторической повести до середины XVI в. преобладание книжно-риторических плачей или заменяющих их молитв. И только в Казанском летописце снова оживает воздействие на лирические плачи устно-поэтической традиции, на этот раз, по предположению исследователей, —татарской. В плаче царицы казанской Сююн-бике встречаем мотив обращения к перелетной птице: ,,Увы и мне, господине, где возму птицу борзолетную, глаголющую языком человеческим, да пошлю ко отцу моему и матере, да возместит случшаяси чаду их». Тот же мотив, как замечает акад. А. С. Орлов, еще раз использован в плаче царицы Анастасии. В остальном плачи цариц и казанских «жен и девиц» построены на книжных припоминаниях (см. ниже, стр. 168), и лишь обилие в них исторических эпизодов роднит их с эпической частью народных похоронных причетей.

Исторические повести о событиях Смутного времени начала XVII в. по самой своей тематике не раз давали повод авторам обращаться к форме плача для выражения горестных настроении. Разница среды, в какой возникали эти повести, обусловила и различное отношение авторов к выбору литературного стиля. В кругах, связанных с феодальной реакцией, возобладал риторический стиль макарьевской школы, и плачи ориентировались на библейскую лирику. Литература, созданная в среде, противостоявшей феодалам, обнаружила значительный сдвиг в сторону простоты живого языка и поэтики фольклора. Поэтому и плачи, читающиеся в этом разделе исторических повестей начала XVII п., используют народную лирику. В этом отношении особый интерес представляет «Сказание о царстве Федора Иоанновича».

Одна из наименее достоверных в своей фактической части, эта повесть о событиях   начала XVII в. в своей литературной манере обнаруживает явные признаки бытового повествования. Рядом с условным дидактическим стилем старой исторической повести здесь есть попытки иного подхода к изображению: автор пробует, например, представить душевное состояние героя с помощью его жестов, мимики, вообще не только рассказать о настроении действующих лиц, но и показать его так, чтобы читатель сам почувствовал это настроение.

В «Сказании» есть краткие плачи угличан над телом убитого царевича, живо напоминающие летописные плачи народа при погребении князей: «О горе и увы нам, бедным и беспомощным! Остались мы, бедные, такового милостивого государя своего... К кому мы ныне прибегнем, и у кого милости попросим и кто нас помилует»... Но естественные в устах народа, провожавшего своих князей (в летописи), эти скорбные возгласы мало убедительны в данном случае, когда они обращены к князю-ребенку, еще ни для кого не бывшему «государем милостивым».

Еще ярче отражения фольклорной поэтики в плаче матери князя Скопина-Шуйского в повести «О преставлении и о погребении   князя   Михаила  Васильевича    Шуйского,   рекомого Скопина». Центральная часть этой повести, изображающая смерть воеводы, несомненно, обработала ранее сложившуюся историческую песню об этом событии. В плаче матери, которым она встречает дома тяжело заболевшего сына, сохранилась часть этой песни: «И восплакалась горко маги его родимая и во слезах говорит ему слово жалостно:

  • В старину то я Скошшушке   говаривала,
  • Ты не езди, Скопин, во   камемну Москву,
  • Не дружи ты с дочерью Малютиной!
  • Не послушал Скопин родну матушку,
  • Уж поехал ты, Скопин, в каменну   Москву,
  • Подружился ты с дочерью Малютиной,
  • Уж и съела кума молодого  Скопиня,
  • Пбгубила злодейка добре молодца!
  • Но стоять уж Скопнну па резных ногах,
  • Уж и быть Скопнну   положенному,
  • Во темной во могиле   схороненному.

Влияние устной причети на книжников начала XVII в., как видно из приведенных примеров, проявилось довольно заметно. В той же манере причети где-то в Москве сложился в это время и плач Ксении Годуновой, сохранившийся в записи, сделанной для Ричарда Джемса. Горестные настроения, связанные с происходившими событиями, выражались в литературе разными приемами, и народная прнчеть была одним из наиболее популярных средств   их изображения.

Летопись Киевской Руси дает первые примеры такого воздействия. Старшие княжеские жития продолжают развивать плачи в направлении,  указанном   летописью,   но,   с другой стороны, именно здесь плачи приобретают  публицистический  характер, уделяя в своей эпической части   место оценке общественного подвига   прославляемого   князя. С   начала  XV  в. лирический элемент плачей княжеских житий   усиливается   под   влиянием растущего вообще интереса литературы к изображению психологической темы. В плачах приобретает первенствующее значение   выражение личных горестных настроений и,   поскольку эти плачи были вдовьими, — усиливается их близость к похоронной устной причети. К началу XVII в.  этот тип литературного плача под пером патриарха   Иова   уходит от своего прототипа— плача Евдокии — и сближается с книжной риторикой. Несколько иначе   шло   развитие   традиции устной причети в   исторической   повести.

Именно   в   начале   XVII   и.,   когда определенная   группа    исторических    повестей   обнаруживает тенденцию к отходу от старых приемов исторического повествования и к сближению с живой речью за счет книжных элементов, когда   реалистичность   изображения,   характерная для литературы средних классов общества в XVII в., все сильнее ощущается  сквозь   условность   ерэдневекового исторического стиля, — и   плачи   здесь больше   чем когда-либо приобретают вид устной народной   причети.

teacher

Материал подготовлен с учителем высшей категории

Ильина Галина Сергеевна

Опыт работы учителем 36 лет

Популярные материалы

Рейтинг

0/0 icon

Вы можете оценить и написать отзыв

Делитесь проектом в соцсетях

Помоги проекту!

Есть сочинение? Пришли его нам и мы его опубликуем!

Прислать