В «Коварстве и любви», как и в выдающихся бытоописательных романах XVIII века, уже Отчетливо наметились те тенденции развития литературы, которые окончательно утвердились и XIX веке. Однако в сравнении с просветительским романом драма Шиллера самобытна. В романе XVIII столетия типа «Тома Джонса» Фильдинга непременно присутствовал благополучный конец. Романисты в большинстве своем были уверены в возможности нравственного исправления носителей зла. Шиллер также разделял эти иллюзии, но никогда не погасавшее у него чувство реальности заставило его показать трагическую гибель прекрасных молодых людей в уродливом мире коварства. Русский переводчик драмы Н. Любимов чутко уловил эту связь «Коварства и любви» с последующей мировой литературой. Он писал: «Когда я переводил «Коварство и любовь» Шиллера, я перечитывал драмы Лермонтова и соответствующие главы из «Униженных и оскорбленных», «Идиота» и «Братьев Карамазовых» Достоевского. Лексика Лермонтова: пламень чувств, кипение страстей, тайный яд страстей, могучая душа - сослужила мне службу при воссоздании монологов Фердинанда».
Романтики XIX века видели в Шиллере своего предшественника. Они, правда, ссылались больше не на «Коварство и любовь», которое ближе к реалистической литературе XIX столетия, а на «Разбойников» и на драмы 90-х годов. Это касается прежде всего изображения положительных героев, которые навсегда стали у Шиллера бесстрашными глашатаями идеалов разума.
Творчество Шиллера обычно разделяют на два больших периода: ранний, куда относят первые произведения, включая «Дои Карлоса», и поздний, классический. Деление это основано на существенных различиях в мировоззрении и творчестве поэта до и после 1787 года. Во второй период поэта перестало удовлетворять бунтарство литературы «Бури и натиска». Во время французской революции он отстаивал уже идеи изменения общественного строя путем эстетического воспитания. Все же, несмотря на существенные различия, шиллеровское творчество обладает и определенным единством. Сам Шиллер в девяностых годах отрицательно отзывался о плодах своей юности, он даже укорял себя, что «ограничивал свою фантазию мещанскими котурнами», намекая на избранный им жанр «мещанской трагедии». Не будем осуждать драматурга за то, что он не смог по достоинству оценить свое произведение, которое в данном жанре как раз и оказалось непревзойденным. Пусть он сам об этом не говорил, но мы можем сказать, что опыт «Коварства и любви» не прошел для Шиллера даром. Реалистическое изображение социальных конфликтов, обличение правящих сословий, открытая политическая тенденциозность позволили ему перейти к трагедиям более широкого масштаба, где снова зазвучал гражданский и политический пафос поэта. В «Дон Карлосе», как и во всех поздних его драмах, кое-что утеряно от реалистического стиля «мещанской трагедии», но многое т художественных принципов первых драм молодого поэта развито и усовершенствосилы современного им общества, целиком обращены к грядущему «царству разума».
Связь «Коварства и любви» с последующим творчеством Шиллера обнаруживается не только в преемственности положительного героя. Уже с первых своих драматических произведений Шиллер стремился к ясности, выразительности, стройности. В статье, написанной в начале творческого пути, «О современном немецком театре» Шиллер, критикуя крайности современной ему драматургии-холодный, рассудочный классицистический театр и мелкотравчатость мещанских драматургов,- писал, что между этими двумя крайностями находятся правда и природа, поэту необходимо проявить, с одной стороны, «благородную смелость», чтобы суметь воспроизвести все величие природы, весь ее гигантский размах, и - с другой стороны - «робкую застенчивость», чтобы «в миниатюрных изображениях смягчить резкие черты, какие природа себе разрешает на гигантских фресках». Примечательно, что Шиллер уже тогда, когда он был связан с эстетикой «Бури и натиска», требовал от драматического писателя соблюдения гармонии, симметрии; пусть поэт, указывал он, «гармонией в малом подготовит нас к гармонии в великом, симметрией частей - к симметрии целого и пусть заставит нас посредством первой восхищаться последней».
