Тема народа проходит через всё пьесу. О народе в пьесе не только говорят, но впервые в драматургии Пушкин вывел народ на сцену. Народ стал в центре трагедии «Борис Годунов», но в общем понятии «народ» пока слиты воедино и представление о крестьянстве и городская «чернь» всяких сословий. Но важно отметить, что все сословия в их противопоставлении боярству объединены в одно понятие «народ». Если у Шекспира народ являлся фоном действия, то у Пушкина он является действующим лицом (народные сцены на Девичьем поле).
Пушкин показывает разнородность мнений толпы. Одни искренне упрашивают Бориса принять царский венец, но большинство лишено каких-то особенных монархических чувств, глубоко равнодушно ко всему происходящему. Пушкинское изображение народа отличается двойственностью и противоречивостью. С одной стороны, народ - это могучая мятежная сила, грозная стихийная масса. От поддержки народа зависят судьбы царей и судьбы истории, и с другой стороны народ показан как масса политически незрелая, он - игрушка в руках бояр, бояре пользуются подами выступлений народа, а народ по-прежнему остается в рабской зависимости.
Таким образом, ведущая основная философско-историческая мысль Пушкина: народ источник нравственного суда. Она особенно актуальна была в период создания - накануне декабря 1825 года. Пушкин объективно обращался к передовой дворянской молодежи, говорил о слабости дворянского движения, призывая приобщиться к народу. В исторической концепции, положенной в основу трагедии, есть еще одна черта, ограничивающая широкое понимание исторических событий, черта, отмеченная в письме Бенкендорфу (16 апреля 1830 года(: отклоняя намерения намекать на близкие политические обстоятельства, но допуская, что какое-то сходство с событиями последнего времени в трагедии найти можно, Пушкин добавляет: «Все мятежи похожи друг на друга».
Пушкин считал совершенно согласным с исторической истиной, если в художественном обобщении он будет основываться не только на опыте русской истории начала XIX века, но и на исторических примерах самозванства, узурпации, народных смут других времен, других народов, ибо все мятежи одинаковы. Во время работы над «Борисом» он обращается к Тациту, которого изучает в тех главах, где говорится о самозванцах императорского Рима. Пушкин считал, что достаточно сохранить исторический колорит обычаев, речи, внешнего поведения, чтобы избежать упреков в искажении исторической истины. Но психологию действующих лиц следовало восстанавливать не только по памятникам, но и на основании знания «человеческой природы». И поэтому не только в летописях, но и у Тацита искал Пушкин исторических аналогий, типических черт, характерных формул для изображения событий царствования Бориса Годунова. Отзывы Пушкина о героях трагедии постоянно опираются на исторические аналогии. Так, в письме Раевскому (1829г.) пишет: «В Дмитрие много от Генриха IV. Как тот он храбр, незлоблив и такой же бахвал, как тот равнодушен к вере, оба отрекаются от своего закона ради достижения политической цели, оба приверженцы удовольствий и войны, оба увлечены химерическими планами, на обоих ополчаются заговоры». Когда речь идет о причастности Бориса к убийству Дмитрия, Пушкин, возражая Погодину, пишет: «А Наполеон, убийца Энгенского, и когда? Ровно 200 лет после Бориса». Каков же был тот политический подтекст «Бориса Годунова», на котором так настаивал Пушкин?
- На площадях мятежный бродит шепот,
- Умы кипят - их нужно остудить...
- Лишь строгостью мы можем неусыпной
- Сдержать народ...
В исторической трагедии 1825 года, как и в раннем «Вадиме», это явные отзвуки эпохи Священного союза и военных переселений. В духе прежних пушкинских характеристик Александра I, как участника гвардейского заговора 11 марта, звучат в трагедии возгласы Пимена: «Владыкою себе цареубийцу мы нарекли», и крик юродивого: «Нет, нет! нельзя молиться за царя Ирода!» Конец царствования Бориса (»шестой уж год») отмечен мрачным мистицизмом царя: он запирается с кудесниками, гадателями, колдуньями, ища в их ворожбе успокоения своей возмущенной совести. Аналогия с Александром I эпохи его последнего сближения с архимандритом Фошием и митрополитом Серафимом здесь очевидна. Чрезвычайно характерен и возглас Годунова: «Противен мне род Пушкиных мятежный», очевидно отражающий реакцию разгневанного императора на знаменитые эпиграммы, ноэли и «Вольность». В стороне от главного потока событий, как бы в тени и в отдалении раскрывается одна из самых значительных и величавых фигур этой исторической фрески. Как почти всегда у Пушкина, это деятель мысли и слова, в данном случае старинный писатель, ученый средневековой Руси, историк, биограф и мемуарист - летописец Пимен. В первоначальной редакции его монолога еще рельефнее сказалось художественное влечение ученого монаха к творческому воссозданию прошлого:
- Передо мной опять выходят люди,
- Уже давно покинувшие мир,
- Властители, которым был покорен,
- И недруги, и старые друзья,
- Товарищи моей цветущей жизни
- И в шуме битв и в сладостных беседах...
Он не бесстрастен и не оторван от жизни, этот старинный публицист, гневно восстающий на зло мира и пороки строя. Под монашеским клобуком это политический мыслитель, превыше всего озабоченный «управой государства». Неопытный инок Григорий Отрепьев ошибся, сравнив его с невозмутимым приказным, который «спокойно зрит на правых и виновных, добру и злу внимая равнодушно...». На самом деле летописцы отстаивали свою идею о служении родине и об охране ее национального могущества. Недаром Пимен «воевал под башнями Казани и рать Литвы при Шуйском отражал...». Он остается верным воином и в своей «Повести временных лет». Это не спокойная регистрация текущих происшествий, это грозный приговор и «голос ужасный» потомству во имя неуклонного торжества правды и справедливости хотя бы в отдаленном будущем. Таков был этот родственный образ. Сам автор «Бориса Годунова» не раз клеймил в своих стихах «венчанного солдата» во имя борьбы за свободную родину отразил в облике старинного властителя черты монаха, чья ущемленная совесть и мрачный мистицизм грозили новыми бедствиями стране и народу. Но когда Пушкин заканчивал «Бориса Годунова», Александр I умирал в Таганроге.
У Пушкина к этому времени уже сложился определенный взгляд на историю, отличный от шекспировского. Взгляд этот исходит из того, что в истории есть цель. Применительно к сюжету «Бориса Годунова» цель эта состоит в пробуждении совести людей и «задается» она в самом начале трагедии, в словах Пимена: «Прогневали мы Бога, согрешили: (Владыкою себе цареубийцу( Мы нарекли». Весь исторический процесс, изображенный в трагедии, словно направлен к тому, чтобы эти слова стали выражением всего народа, «мнения народного»; и тут необходимо отметить, что процесс этот очищен у Пушкина от случайностей; в нем есть «правильность» и целеустремленность; и каждая оценка подвигает действие к той ремарке, которая станет окончанием трагедии: «Народ безмолвствует», - и будет означать, что народ, однажды согрешивший, больше не хочет потворствовать лжи и преступлению. «Самое поразительное то, что Пушкин, еще недавно писавший об «уроках чистого афеизма» и до сих пор считающий себя не столько верующим, сколько ищущим веру, на практике создает - не без влияния Карамзина - глубоко религиозную концепцию исторического процесса как такого действия, главным лицом которого является та высшая, направляющая воля, которая на европейский манер именуется провидением, а на русский - Промыслом.
