x x
menu

Своеобразие пафоса в творчестве Лермонтова

Еще в первой своей поэме «Черкесы» Лермонтов заставляет (в главке VIII) гонца, примчавшегося сообщить о грозящей опасности, закончить небольшую тираду, выдержанную в традиционно высоких и условных тонах, сугубо прозаическим и в своей прозаичности жизненным стихом:

  • К начальнику он подбегает
  • И говорит: «Погибель нам!
  • Веди готовиться войскам:
  • Черкесы мчатся за горами,
  • Нас было двое, и за нами
  • Они пустились на конях.
  • Меня объял внезапный страх;
  • Насилу я от них умчался;
  • Да конь хорош, а то б попался».

Эти простые человеческие слова, которые действительно мог бы сказать русский казак, - неожиданный и, несомненно, случайный прорыв в совсем иную сферу речи, глубоко отличную от всего остального. Пока что это - скорее стилистическая обмолвка, а не сознательное новшество.

Но постепенно, хотя и не часто, Лермонтов вводит в общий возвышенно поэтический строй своей лексики слова, которые либо основным значением, либо принадлежностью к бытовой или. деловой речи, либо, наконец, морфологической формой выпадают из окружающего контекста, причем в этих случаях явно не преследуется цель резкого стилистического контраста ради иронии. Сочетание разнородных слов дается как нечто само собой разумеющееся, но подчеркивается, не «обыгрывается». Вот примеры.

Вступление к «Джюлио, повести 1830 года» начинается стихом, где одно из слов («тихонько»), по своей форме скорее - разговорно-бытовое, стоит особняком среди остальных, возвышенно поэтических по своему образному содержанию слов, рисующих романтический северный пейзаж:

  • На высоте гранитных шведских скал.
  • Туман облек поверхности озер,
  • Так что едва заметить мог бы взор
  • Бегущий белый парус рыбака...

Здесь это уже, по-видимому, не случайность: дальнейшая речь повествователя, от лица которого пойдет рассказ, будет иметь в некоторых местах разговорный характер - впервые у Лермонтова.

В том же 1830 году Лермонтов пишет стихотворение «Кладбище», во многом весьма традиционное. Это размышление о величии природы, славящей величие творца, и о ничтожестве человечества, приносящего столько зла. По стиховой форме это уже типично лермонтовский пятистопный ямб с парной рифмовкой и многочисленными переносами фразы из строки в строку. Рисуемый пейзаж - один из тех, которые можно было бы встретить в сентиментальных кладбищенских элегиях карамзинистов, может быть, у Жуковского в переводе «Сельского кладбища» Грея. И вот на фоне привычных поэтических слов, либо относящихся к «среднему слогу», характерному для поэтики карамзинизма, либо привычных более архаических синонимов русских слов (вроде «очей» или местоимения «сей»), вдруг выступает одна строчка с точным и вовсе не принадлежащим к поэтическому репертуару названием растения и народной окраской деепричастия, оканчивающегося на -ючи:

  • Я не был в силах оторвать с камней!
  • Один ушел уж в землю, и на нем
  • Все стерлось; там крест к кресту челом
  • Нагнулся, будто любит; будто сон
  • Земных страстей узнал в сем месте он...
  • Вкруг тихо, сладко все, как мысль о ней;
  • Краснеючи, волнуется пырей
  • На солнце вечера...

В близком по времени стихотворении «К приятелю» («Мой друг, не плачь перед разлукой...»), где также преобладает традиционно поэтическая лексика («Младое сердце не тревожь», «Тоску любови легковерной» и т. д.), появляются - ближе к концу - слова и обороты, по окраске своей скорее связанные с учено-книжной и деловой речью:

  • Но невиновен рок бывает,
  • Что чувство в нас неглубоко,
  • Что наше сердце изменяет
  • Надеждам прежним так легко;
  • Что, получив опять предметы,
  • Недавно взятые судьбой,
  • Не узнаем мы их приметы,
  • Не прельщены их красотой;
  • И даже прежнему пристрастью
  • Не верим слабою душой
  • И относим к счастью,
  • Что нам казалось бедой.

И, наконец, в замечательном стихотворении 1832 года «Слова разлуки повторяя...», одной из жемчужин зрелой лермонтовской лирики, где философская тема сливается с личной, с трагическим обращением к любимой, есть такая строфа:

  • Тому ль пускаться в бесконечность,
  • Кого измучил краткий путь?
  • Меня раздавит эта вечность,
  • И страшно мне не отдохнуть!

Мы знаем обыденные сочетания «пускаться в путь», или «в дорогу», или «в странствия», а также- «пускаться в рассуждения, в разговоры» и т. д. У Лермонтова же этот глагол «пускаться» соединяется с выражением понятия «бесконечности», и в этом сочетании объективно независимо от того, хотел ли именно этими словами подчеркнуть свою мысль поэт - отражена пренебрежительная оценка чаяний личного бессмертия, долженствующего заменить человеку земное счастье, это гордый отказ от него. И недаром за приведенной строфой следует завершение:

  • Я схоронил навек былое,
  • И нет о будущем забот,
  • Земля взяла свое земное,
  • Она назад не отдает!
teacher

Материал подготовлен с учителем высшей категории

Ильина Галина Сергеевна

Опыт работы учителем 36 лет

Популярные материалы

Рейтинг

0/0 icon

Вы можете оценить и написать отзыв

Делитесь проектом в соцсетях

Помоги проекту!

Есть сочинение? Пришли его нам и мы его опубликуем!

Прислать