Стихи Р. Киплинга — герои, темы, стиль Редьярд

Стихи Р. Киплинга — герои, темы, стиль

Редьярд Киплинг ворвался в английскую литературу, как "беззаконная комета" . Когда в конце 1889 года он, совсем еще молодой журналист из индийских колоний, сошел на британский берег, лишь несколько человек в столице знало о его существовании, а через несколько месяцев он уже мог считать себя самым знаменитым писателем Англии. На закате викторианской эпохи, в период литературного безвременья и идейных брожений его незамысловатые рассказы и баллады, повествующие о страданиях и подвигах англичан в далекой загадочной Индии, пришлись как нельзя кстати — в них была мощь, была жизнеутверждающая сила, которой явно недоставало анемичной культуре тех лет. Как гласит легенда, один обычно невозмутимый профессор, прочитав киплинговского "Денни Дивера" , даже пустился в пляс перед остолбеневшими студентами с криком: "Вот это литература! Наконец-то литература!" . В начинающем писателе молниеносно признали властителя дум, признали огромный, граничащий с гениальностью талант, который с яркостью творит невиданные, яркие, манящие миры их самых внелитературных отбросов языка — сленга, профессиональных жаргонов, безграмотного просторечья. Конечно, нашлись у него и противники (главным образом эстеты из лагеря Оскара Уайльда) , но и они не смели отрицать дарование всеобщего любимца, а нападали на Киплинга осторожно, исподтишка, укоряя за журналистскую безыскусность стиля или за вульгарность тем и героев. "Если судить о нем по критериям литературы, — писал сам Оскар Уайльд, — Киплинг — это большой талант, который задыхается на каждом слове. Если же руководствоваться критериями жизни — это репортер, знакомый со всем вульгарным лучше, чем кто угодно до него" .

Однако очень скоро к виртуозному мастерству Киплинга попривыкли, ощущение новизны материала и мускулистого, неумытого слова притупилось, и тогда вместо уайльдовских критериев литературы и жизни в ход пошли критерии политические, тем более что своих пристрастий "железный Редьярд" никогда не скрывал. Его идеи, увлекшие многих, были весьма просты: Империя превыше всего, англосаксы призваны нести свет цивилизации другим народам, долг англичанина — беззаветно служить родине. На какое-то время эти "азбучные истины" совпали со всеобщими умонастроениями, с веяниями эпохи, но уже в конце девяностых годов, когда наметился разрыв между официальной идеологией и либеральными устремлениями большей части английской интеллигенции, шовинистические гимны и проповеди "права сильных" начали резать слух, а упорное нежелание Киплинга идти в ногу со временем навлекло на него раздражение былых единомышленников. "Терпеть не могу его крикливые, резкие патриотические стихи, — писал в 1899 году Генри Джеймс, друживший с Киплингом и прежде восторгавшийся его "абсолютно сверхъестественным талантом" . — Вообще мне кажется, что использование националистической идеи мало чем отличается от заклинаний именем своей матери или жены. Два-три раза в столетие — пожалуйста, но не каждый же месяц!" Близкий друг Киплинга, Генри Джеймс, даже разочаровавшись в нем, не выступал с публичными нападками, а в частных беседах и письмах обязательно добавлял несколько дежурных комплиментов. Другие были менее щепетильны. В известном фельетоне тех лет, например, Киплинга прямо назвали "литературным хулиганом" , а на столь же известной карикатуре он изображен в виде ярмарочного фигляра, танцующего жигу в обнимку с Британией. Для либерального сознания, набравшего силу к началу нашего века, "железный Редьярд" — это жупел, посмешище, олицетворение всего ретроградного и антигуманного. Ему даже отказывают в самом праве числиться по ведомству литературы и присваивают ярлык "барда империализма" , ставя в один ряд с именами таких одиозных "строителей Империи" , как Китченер или Сесил Родс.

Безусловно, для подобных инвектив были реальные основания. Киплинг действительно поддерживал колониальные войны и слагал панегирики китченерам и родсам, действительно презирал "толпократию" и восхищался "действенной силой" . Но он всегда оставался художником, а не пропагандистом и, следовательно, сохранял суверенное право быть судимым "по законам, им самим над собою признанными" , о чем забывали его противники. В результате Киплинг и современная ему культура все более и более отчуждались друг от друга, и между ними росла стена взаимонепонимания и взаимоотвращения.

Изоляция Киплинга достигла высшей точки после первой мировой войны, когда господствующее положение в литературе заняли писатели-авангардисты, демонстративно не желавшие замечать "мастодонтов" викторианской культуры — этой "стухшей цивилизации" , как назвал ее Эзра Паунд. "Мистер Киплинг — это лауреат без лавров, забытая знаменитость, — иронизировал Т. С. Элиот в 1919 году. — Вряд ли появление очередного сборника его стихов способно вызвать хоть малейшее волнение в море слов нашей интеллигенции" . Считавшие, что истинная литература, в отличие от массового чтива, должна быть герметичной, доступной лишь узкому кругу хранителей культурной традиции, авангардисты, разумеется, не снисходили до писателя, который говорил с миллионами и от имени миллионов. Если перед войной книги Киплинга чаще всего принимали в штыки, то теперь серьезные критики их попросту игнорировали. И когда в 1936 году "забытую знаменитость" хоронили в Вестминстерском аббатстве (честь, которой удостаиваются немногие) , в торжественной церемонии не согласился участвовать ни один крупный английский писатель — для культуры похороны Киплинга состоялись несколькими десятилетиями ранее.

Трагедия Киплинга — художника, пережившего свое время и так и не сумевшего с этим смириться, — в большой степени определялось тем, что в первой трети ХХ века мало кто сумел прочесть его внимательно и непредвзято. Да и кому могла тогда прийти в голову идея вчитываться в киплинговские тексты? Ведь их либеральные критики (и консервативные защитники) уже заранее знали, о чем будет петь "бард империализма" , а молодым ниспровергателям основ и авторитетов было абсолютно неинтересно, как пишет любимый писатель их собственного детства. Инерция идеологического неприятия, впрочем, оказалась значительно более стойкой, чем инерция неприятия эстетического. Не случайно У. Оден в своих знаменитых стихах на смерть величайшего английского поэта киплинговского поколения У. Б. Йейтса (1865 — 1939) вспомнил и о его ровеснике:

Time that with strange excuse

Pardoned Kipling and his views,

And will pardon Paul Claudel

Pardons him for writing well.

"Время простило Киплинга и его взгляды, потому что он хорошо писал" — к такой точке зрения (кстати, высказанной когда-то еще Джозефом Конрадом) в эти годы пришел не только У. Оден, но и, скажем, Т. С. Элиот, который решил вернуть лавры "лауреату" , составил сборник избранных стихотворений Киплинга и сопроводил его пространной сочувственной (правда, не без оговорок) статьей.

Однако все попытки воскресить Киплинга немедленно натолкнулись — как продолжают наталкиваться и по сей день — на сопротивление тех, кто считает империалистические грехи писателя непростительными. Так, даже Т. С. Элиот, который в сороковые годы, казалось, был надежно защищен репутацией "литературного диктатора" , получил строгую отповедь за свою прокиплинговскую статью от влиятельнейших критикой и писателей: Л. Триллинга, Э. Уилсона, Гр. Грина. И хотя не угасающая с тех пор полемика вокруг Киплинга в конечном счете лишь помогла вернуть ему утраченную славу крупного художника (на протяжении десятилетий о бездарях не спорят) , ситуация сложилась уникальная: за целый век английская критика не смогла выработать объективную, уравновешенную оценку творчества писателя, который, по ее же критериям, прост чуть ли не до примитивности, не смогла определить его место в литературной традиции и — шире — в национальной культуре Великобритании.

Но Киплинга, вопреки всем приговорам критики, продолжают читать в разных странах мира. Видно, есть в киплинговских стихах и рассказах некая таинственная магнетическая сила, если его знают и любят не только в Англии, но и в Индии, в США, во Франции, в России, если им восхищались такие непохожие друг на друга писатели, как Марк Твен и Горький, Конрад и Куприн, Бертольд Брехт и Гумилев, Юрий Олеша и Эрнест Хемингуэй. Киплинг — это писатель с загадками, ключи к которым еще предстоит подобрать.

Чтобы разгадать "феномен Киплинга" , необходимо прежде всего обратиться к биографии писателя, особенно к обстоятельствам его детства и юности. Редьярд Киплинг родился в 1865 году в Индии, куда его отец, неудачливый декоратор и скульптор, отправился с молодой женой в поисках постоянного заработка, спокойной жизни и солидного положения в обществе. До шести лет мальчик рос в кругу дружной семьи, в родном доме, где его воспитанием занимались в основном индийские няни и слуги, отчаянно баловавшие своего подопечного. В воспоминаниях Киплинга эта пора его жизни — идиллия, рай, Аркадия. Недаром героем нескольких лучших его рассказов станет очаровательный ребенок, умница и шалун, боготворимый взрослыми, а о шестилетнем диктаторе по имени Тодс он напишет почти то же самое, что в автобиографии о самом себе: "Примерно восемьдесят джампани в Симле и еще примерно сорок саисов души не чаяли в маленьком Тодсе. Встречаясь с ними, Тодс говорил приветственно: "О брат!" . Тодсу не приходило в голову, что кто-то может не подчиниться его приказу, и, когда мама Тодса бывала не в духе, он выступал посредником между нею и слугами. Мир и порядок в доме зависели от Тодса: его обожали все домочадцы, от дхоби до мальчишки, присматривающего за собаками… Он, разумеется, умел говорить на урду, но вдобавок владел многими менее важными языками — например, чхоти-боли, на котором изъясняются женщины, — и с одинаковым успехом беседовал и с лавочниками, и с горцами-кули" .