В сборнике «Арабески» (1835) Н. В. Гоголь опубликовал ряд статей по вопросам эстетики и критики. Затем в первом томе пушкинского «Современника» появилась статья Гоголя «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году» (1836), обратившая на себя внимание и сочувственно отмеченная В. Г. Белинским. В «Современнике» же Гоголь напечатал статью «Петербургские записки 1836 года» (1837), значительная часть которой посвящена вопросам репертуара петербургских театров. В этих выступлениях Гоголя отразились его литературно-эстетические взгляды, как они сложились в 30-е годы. (Позднее они претерпели значительную эволюцию в связи с идейным кризисом, начавшимся у Гоголя в 40-х годах.) Автор реалистических повестей выступает как защитник реализма в литературе и искусстве, как соратник А. С. Пушкина и В. Г. Белинского, как выразитель передовых эстетических взглядов.
В статье «Последний день Помпеи. (Картина Брюллова)» Гоголь отмечает как достижение художников XIX в. «изумительную истину» в изображении окружающей природы и этот критерий применяет при оценке картины.
В статье «Скульптура, живопись и музыка», раскрывая специфику каждого из этих видов искусства, Гоголь стремится понять связь периодов их расцвета с историческим развитием человечества. От музыки как наиболее действенного, по его мнению, искусства, достигшего высокого подъема в новое время, Гоголь ждет благотворного воздействия на души современников, находящихся в плену меркантильности и «холодно-ужасного эгоизма». Понимание искусства как активной общественной силы сближает эстетику Гоголя с передовыми традициями русской эстетической мысли.
С М. В. Ломоносовым, А. Н. Радищевым, А. С. Пушкиным, декабристами связывает Гоголя высокая оценка устной народной поэзии. Называя народные песни «живой, говорящей, звучащей о прошедшем летописью» («О малороссийских песнях»), Гоголь видит в устной поэзии правдивое отражение исторической жизни народа и выражение характера, чувств, волнений, страданий, веселий народа. Подобно А. А. Бестужеву, восхищавшемуся мужественной поэзией «Слова о полку Игореве», Гоголь с восторгом говорит об украинских песнях, в которых везде «дышит... широкая воля козацкой жизни». Заставляет вспомнить декабристов и указание Гоголя на «стремление к самобытности» литературы как фактор, вызвавший глубокий интерес писателей к народной поэзии.
Самой замечательной в «Арабесках», бесспорно, является статья «Несколько слов о Пушкине», в которой Гоголь признал Пушкина великим национальным поэтом. «Пушкин есть явление чрезвычайное,- пишет Гоголь,- и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет. В нем русская природа, русская: душа, русский язык» русский характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла». Для обоснования этой мысли Гоголь излагает свое понимание народности, близкое тому, какое мы видели у Пушкина и Белинского: «...истинная национальность состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа. Поэт даже может быть и тогда национален, когда описывает совершенно сторонний мир, но глядит на него глазами своей национальной стихии, глазами всего народа».
Гоголь понял и оценил вольнолюбивый дух романтических поэм Пушкина. В черновой редакции статьи революционному романтизму молодого Пушкина была дана такая характеристика: «Он [Пушкин] был каким-то идеалом молодых людей. Его смелые, всегда исполненные оригинальности поступки и случаи жизни заучивались ими и повторялись (...) И если сказать истину, то его стихи воспитали и образовали истинно-благородные чувства несмотря на то, что старики и богомольные тетушки старались уверить, что они рассевают вольнодумство, потому только, что смелое благородство мыслей и выражения и отвага души были слишком противоположны их бездейственной вялой жизни, бесполезной и для них и для государства». Понятно, что от этого публичного признания освободительных идей Гоголь отказался только из цензурных соображений.
Отмечая далее эволюцию пушкинского творчества, Гоголь верно определяет ее как погружение поэта «в сердце России, в ее обыкновенные равнины», в глубокое исследование «жизни и нравов своих соотечественников», приведшее художника к «совершенной истине» изображения. Подобно Пушкину, Гоголь выступил за «обыкновенный» предмет поэзии, из которого настоящий поэт сумеет «извлечь... необыкновенное», сохраняя при этом «совершенную истину». Гоголь дает здесь столь важное для понимания принципов нового искусства противопоставление романтического и реалистического предметов: «Никто не станет спорить, что дикий горец в своем воинственном костюме, вольный, как воля, сам себе и судия, и господин, гораздо ярче какого-нибудь заседателя, и, несмотря на то что он зарезал своего врага, притаясь в ущелье, или выжег целую деревню, однако же он более поражает, сильнее возбуждает в нас участие, нежели наш судья в истертом фраке, запачканном табаком, который невинным образом, посредством справок и выправок, пустил по миру множество всякого рода крепостных и свободных душ. Но тот и другой, они оба - явления, принадлежащие к нашему миру: они оба должны иметь право на наше внимание».
