В пензенском архиве до сих пор хранится и другой старый, пожелтевший от времени документ — завещание гвардии поручицы Елизаветы Алексеевны Арсеньевой. Этот документ тесно связан с судьбой Лермонтова.
Отец Арсеньевой Алексей Емельянович Столыпин, оборотистый делец, разбогател в царствование Екатерины II на винных откупах. Построив в Пензе завод, он на полученные прибыли скупал земли и крепостные души.
Столыпинские приемы ведения хозяйства напоминали скорее хищническую хватку владелицы щедринского Пошехонья. Даже крепостные актеры совмещали там по нескольку должностей: днем травили зайцев, ходили «а медведя, а вечером разыгрывали трагедию. Актерский гардероб пополнялся скупленными на толкучем рынке по дешевке костюмами промотавшихся щеголей, а театральное старье шло на ризы сельскому священнику. По словам современника, хорошо знавшего Столыпиных, их «спекулятивный ум» «во всех случаях» извлекал пользу. Елизавета Алексеевна росла в крепостной вотчине своих родителей, и в ней с ранних лет вырабатывались черты характера, необходимые будущей владелице крепостных душ.
Жертвой крутого права бабушки Лермонтова был муж, отец поэта, а еще раньше и ее собственный муж Михаил Васильевич, принадлежавший к старинному, по уже начинавшему дряхлеть роду дворян Арсеньевых. Увлекающийся и мечтательный, он представлял полную противоположность своей практичной и деловитой жене и был подавлен ее деспотизмом. За доброту и отзывчивость его очень любили в уезде. Как-то раз, будучи чем барским предводителем дворянства, Михаил Васильевич прекратил тяжбу двух родов. Она длилась чуть не сто лет и грозила проигравшей стороне разорением и нищетой . Говорили, что Лермонтов был похож на своего деда.
Арсеньев умер за несколько лет до рождения внука (в 1810 году). Он покончил с собой. Причиной самоубийства послужил роман с соседкой но имению. О его смерти, которая поразила весь уезд, надолго сохранились рассказы. Их не мог не слышать позднее и Лермонтов. Михаил Васильевич выпил яд в самый разгар новогоднего маскарада. Его нашли в комнате рядом с залом, откуда неслись звуки музыки и танцев. Он лежал мертвый на полу, в плаще и маске, Елизавета Алексеевна была так оскорблена «самовольством» мужа, что не пожелала присутствовать на его похоронах, приказала немедленно заложить карету и уехала в Пензу, взяв с собой пятнадцатилетнюю дочь.
Это была тоненькая, смуглая, некрасивая девушка. На простом, немного грубоватом лице хороши были только глаза: большие, черные, опушенные длинными ресницами. Звали ее Машенька. Она унаследовала отцовскую мечтательность и в деревенской глуши зачитывалась чувствительными романами. Сохранился и дошел до нас ее альбом в красном сафьяновом переплете с серебряной пряжкой в виде бабочки, один из тех, которые описал Пушкин:
- Тут непременно вы найдете
- Два сердца, факел и цветки,
- Тут верно клятвы вы прочтете
- «В любви до гробовой доски».
Но в этом альбоме уездной барышни можно найти и строки, рисующие нравственный облик матери поэта. «Добродетельное сердце, просвещенный разум, благородные навыки» — вот черты, которыми характеризует Машеньку один из ее старших родственников. «Умей владеть собою!» — убеждает он своевольную и увлекающуюся племянницу.
У родственников своего отца, в Тульской губернии, шестнадцатилетняя Машенька Арееньева познакомилась с их соседом Юрием Петровичем Лермонтовым.
Юрию Петровичу было тогда двадцать четыре года. Он только что вышел в отставку и приехал из Петербурга в маленькую глухую деревеньку Кропотовку, где жила его мать. Хорошо образованный, с изящными светскими манерами, он должен был показаться Машеньке одним из героев! тех романов, которыми она увлекалась. Ее собственный роман быстро пришел к развязке, и она вернулась в Тарханы невестой.
Отставной офицер, бедняк, владелец нищей деревеньки — что за партия для Машеньки! — негодовала и возмущалась вместе с ее матерью и вся многочисленная столыпинская родня. Хотя прошлое древнего рода Лермонтовых было овеяно поэтическими преданиями старины (говорили о каком-то испанском герцоге Лерма, бежавшем в Шотландию от мавров; рассказывали о шотландском барде Лермонте, будто бы похищенном в детстве феями и награжденном ими даром пророчества и песен), но не сказки о предках жениха интересовали Елизавету Алексеевну, а его собственные поместья, крепостные души, чины и ордена. И ничего этого не было у отставного капитана. Машенька проявила твердость характера, выдержала натиск семьи и поставила на своем.
Знакомство и помолвка родителей Лермонтова произошли незадолго до Отечественной войны 1812 года. Охваченный всеобщим патриотическим воодушевлением, отец поэта поступил в народное ополчение. А мать поэта осталась верна своей любви и данному слову, несмотря на настояния родных отказать жениху. Когда Юрий Петрович вернулся, они обвенчались.
После свадьбы Юрий Петрович поселился у Арсеньевен в Тарханах. Она обещала предоставить ему самостоятельное управление имением, но не выполнила обещания, и Юрий Петрович оказался во власти богатой, деспотичной и к тому же ненавидевшей его тещи. Она становилась между дочерью и ее мужем, стараясь углубить разлад, начавшийся между ними вскоре после рождения сына. Грубость и распущенность нравов крепостных усадеб отражались и на поведении Юрия Петровича. Многое в этом поведении ранило нежную и возвышенную душу матери поэта. Она быстро сгорела от чахотки.
Удивительно красноречиво склонение во всех падежах местоимения «моих, моему, моей». «После дочери моей, — писала Арсеньева, — остался в малолетстве законной ее сын, а мой родной внук Михаиле Юрьевич Лермайтов, к которому по чувствам имею неограниченную любовь и привязанность, как единственному предмету услаждения остатка дней моих и совершенного успокоения горестного моего положения. . . а потому. . . завещаю и предоставляю по смерти моей ему родному внуку моему Михаиле Юрьевичу Лермантову принадлежащее мне вышеописанное движимое и недвижимое имение... если же отец внука моего истребовает, чем не скрывая чувств моих нанесут мне величайшее оскорбление: то я Арсеньева все ныне завещаемое мной движимое и недвижимое имение предоставляю по смерти моей уже не ему, внуку моему. . . но в род мой Столыпиных» .
Как поступил Юрий Петрович, узнав о завещании? Отцовская любовь в нем оказалась сильнее отцовского эгоизма. Чтобы обеспечить сыну будущее, он обрек себя на разлуку с ним, уступил право на его воспитание бабушке и оставил ребенка в Тарханах.
- Я сын страданья. Мой отец
- Не знал покоя но конец,
- В слезах угасла мать моя...
- писал юный Лермонтов.
Конфликт в родной семье упорно привлекал его внимание. И он задумывался над вопросом: кто виноват?
