Раневскую и Гаева уже нельзя отнести к длинной череде «лишних людей» в русской литературе. Ведь они, в сущности, ничем не озабочены, не мучаются ни над проблемами бытия, ни вопросом о своем месте в жизни. Любовь Андреевна — человек добрый, но беспомощный. Ее брат — тоже беспомощный, но вряд ли добрый, о чем свидетельствует его издевательство над людьми из простонародья. Раневская все время думает о детстве, об умерших родителях. В воспоминаниях она находит прибежище от неприятностей, которые несет настоящее. Гаев жалок со своими пустыми высокопарными речами, с помощью которых он пытается возродить привычную атмосферу прежнего благополучия. Однако сочувствия Леонид Андреевич не вызывает — слишком уж Глуп и бездушен.
Раневская же вызывает не только жалость, но и сочувствие. Она искренне хочет делать добро людям, но у нее это плохо получается. И неспособность Любови Андреевны добиться проведения в жизнь каких-то гуманных поступков приводит к трагедии. Она так и не проверила, отправили ли заболевшего Фирса в больницу. В результате несчастного старика оставили в заколоченном барском доме почти на верную смерть. Казалось бы, Лопахин, пришедший на смену разорившимся дворянам, может кардинально изменить жизнь к лучшему.
Он прямо заявляет: «... Замучился без дела. Не могу без работы, не знаю, что вот делать с руками; болтаются как-то странно, точно чужие». Однако, как только вишневый сад оказался в его руках, в Ермолае Алексеевиче произошли разительные перемены.
Раньше он демонстративно выказывал заботу о Раневской. Он заявляет ей: «Ваш брат, вот Леонид Андреич, говорит про меня, что я хам, я кулак, но это мне решительно все равно. Пускай говорит. Хотелось бы только, чтобы вы мне верили по-прежнему, чтобы ваши удивительные, трогательные глаза глядели на меня, как прежде».
Но вот сад он купил и, как думали все, мог бы вернуть его той, чьи «удивительные, трогательные глаза» совсем недавно превозносил. Однако Лопахин предпочитает реализовать свою затею с дачными участками и уничтожением вишневого сада, хотя не может не понимать, каким ударом это будет и для Раневской, и для ее приемной дочери Ани, которую Ермолай Алексеевич как будто любит. И начинает, даже не дождавшись, пока прежние хозяева уедут из усадьбы, вырубать сад под корень. Что ж, действительно, хам и кулак, сколько ни обижался бы Лопахин на это определение. «Вечный студен?
» Петя Трофимов, мечтающий найти путь к новой, лучшей жизни, дает ему совет: «... Не размахивай руками! Отвыкни от этой привычки — размахивать. И тоже вот строить дачи, рассчитывать, что из дачников со временем выйдут отдельные хозяева, рассчитывать так — это тоже значит размахивать... Как-никак, все-таки я тебя люблю.
У тебя тонкие, нежные пальцы, как у артиста, у тебя тонкая, нежная душа... » В последних словах слышна ирония. Какая уж у Лопахина нежная душа! Тем более что артистизм своей натуры Ермолай Алексеевич тут же иллюстрирует следующей глубокомысленной сентенцией: «Я весной посеял маку тысячу десятин, и теперь заработал сорок тысяч чистого.
А когда мой мак цвел, что это была за картина!» Он сознает свое превосходство над всеми теми людьми в России, которые «существуют неизвестно для чего».
Но главное чувство в душе Лопахина — это чувство собственника. Он с гордостью произносит: «Вишневый сад теперь мой!
» Всю Россию люди типа Лопахина воспринимают как свою собственность , несмотря на то, что порой произносят высокие слова, на деле являют душевную черствость. «Вишневый сад», последняя пьеса Чехова, была написана в 1903 г. Махать руками Ермолаю Алексеевичу оставалось четырнадцать лет — до революции 1917 года. Чехов-прозаик начинал с юморесок, с сотрудничества в мелкой прессе. Не таким был дебют Чехова-драматурга. Его первая пьеса "Безотцовщина" при всей наивности и неопытности молодого автора — вполне серьезная попытка создать большое драматургическое полотно. Поэтому можно сказать: если Чехов-прозаик дебютирует как Антоша Чехонте, то Чехов-драматург начинается сразу с попытки "стать Чеховым".
В центре первой пьесы — Платонов, в котором угадываются определенные черты Иванова, главного персонажа одноименной драмы, а также некоторых других действующих лиц чеховских пьес последующих лет. Платонов резко выделяется среди окружающих его людей своей незаурядностью. Жизнь он ведет беспорядочную, далеко не безгрешную, но одна черта привлекает к нему читателя: он лишен самодовольства, успокоенности, все время казнится, кается в том, что лишен уважения к себе. Вот эта "самоказнь" героя и сближает его с Ивановым.
В Платонове во многом уже определен тип чеховского героя — человека напряженных духовных и нравственных исканий, пытающегося найти ответ на вопросы о смысле жизни, о предназначении человека. Пьесы "Безотцовщина" и "Иванов" построены по принципу "единодержавия" главного героя: именно он ведет действие, выступает в полном смысле как центральный персонаж. В последующих произведениях — в "Лешем", переделанном позднее в "Дядю Ваню", и особенно в "Чайке" — Чехов отказывается от этого принципа "единодержавного" героя. В "Чайке" нет одной сквозной интриги, не так-то легко назвать главного героя. Интересно, что, когда Чехов начал работать над "Чайкой", авторское внимание сосредоточивалось вокруг молодого драматурга Треплева, его бунта против театральной рутины. Но постепенно, в ходе работы над пьесой, все более явственно проступали другие характеры — мать Треплева актриса Аркадина, упоенная собой и своей игрой на сцене; писатель Тригорин, избалованный славой, спокойный и мастеровитый; Нина Заречная, мечтавшая о славе и затем узнавшая, как труден путь к подлинному искусству; Маша, безнадежно влюбленная в Треплева, ее муж учитель Мед-веденко, которого она почти не замечает. Действие в "Чайке" не катится по одной главной дороге, оно все время как бы переходит от одного персонажа к другому.
Сюжет пьесы строится на душевном разладе героев, их мучительных "несовпадениях". Учитель Медведенко любит Машу, но она, даже и выйдя за него замуж, не отвечает ему взаимностью — все ее душевное внимание и силы отданы Треплеву. Он любит Нину, но она увлекается Тригориным, который вскоре бросает ее и возвращается к своей старой привязанности — к Аркади-ной. Даже в таком кратком, неполном пересказе ощущается совершенно непривычная для тогдашних читателей, зрителей, критиков новизна построения пьесы, вся ее трагикомическая противоречивость "Чайка" говорила о том, что "груба жизнь", но нельзя отчаиваться ("Умей нести свой крест и веруй", — скажет Нина в финале), о том, что современное искусство погрязло в рутине. Идеи пьесы о противостоянии грубой жизни, о поисках нового в искусстве не просто провозглашались, но оказывались итогом резкого столкновения мнений, манер поведения, символических образов. Первая пьеса после провала "Чайки" на Александрийской сцене и ее триумфа в Московском Художественном театре — "Три сестры". Если "Чайка" строилась на мучительных душевных "несовпадениях" героев, то в этой пьесе сюжет оказывается неким, если можно так выразиться, на-пряженно-несовершающимся действием.
Три сестры Прозоровы — Ольга, Маша, Ирина — мечтают уехать из провинциального города в Москву. И — не уезжают. Их брат Андрей грезит о том, как он станет профессором Московского университета. И — не становится. Вместо профессорства ему уготован жалкий удел — быть членом местной управы, где председатель — любовник его жены Наташи. Маша, полюбив подполковника Вершинина, расстается с ним навсегда, она обречена на жизнь с постылым мужем.
Ирина, выходя замуж за барона Тузенбаха, надеется, что начнет жить по-новому, трудиться. Однако Тузенбах убит на дуэли. Казалось бы, все мечты рухнули. Однако в финале три сестры стоят, тесно прижавшись друг к другу, и под звуки прощального марша уходящего полка говорят: "Жизнь наша еще не кончена. Будем жить!" Бессмысленно подходить к финалу пьесы с точки зрения житейского правдоподобия.
Вырываясь за его пределы, Чехов заканчивает пьесу символическим образом трех сестер — они утратили многие иллюзии, но не потеряли надежды. В "Чайке" сквозь всю пьесу проходил образ подстреленной птицы. В "Трех сестрах" символичность носит более скрытый характер.
В последней пьесе Чехова,"Вишневый сад", снова возникает сквозной образ. Это образ сада, прекрасного, цветущего и вырубаемого топорами нового владельца, купца Лопахина.
Много грустного в пьесе, которую Чехов писал, уже предчувствуя надвигающуюся кончину. В то же время можно сказать, что печаль здесь по-пушкински светла. Финал "Вишневого сада" лишен "конечности", он открыт будущему.
