Мы далекие потомки Лермонтова, оцениваем его деятельность, и совсем другое - лермонтовская самооценка, хотя бы и поэтическая. Нам легче говорить об историческом, смысле творчества поэта и о заслугах его поколения. Лермонтову же как раз это было не очень ясно. Не секрет, что в 30-е и 40-е годы даже Белинский считал свою жизнь бессмысленной и пустой. Вспомним, что почти в то же время Герцен жаловался: «Мы вне народных потребностей». Неужели Белинский, Герцен, Лермонтов не были искренни или заведомо несправедливы к себе? Или, может быть, они кокетничали с современниками, а заодно и с потомками? Нет. Жалуясь, Герцен не понимал, что идеи отрицания, провозглашенные им, как раз и были продиктованы ходом истории, глубинными тенденциями народной жизни.
История внесла существенную поправку в слова Лермонтова, отнесенные им не только к себе, но и к поколению. Но наше историческое знание нельзя распространять на Лермонтова, ибо для него, как и для других деятелей русской, литературы и общественной мысли, историческая перспектива не вставала со всей ясностью. Обращая на себя негодование, поэт был предельно искренен и справедлив. Вот почему бытующее утверждение о том, что «в это мы (речь идет о строфе: «В начале поприща мы вянем без борьбы» и т. д.) нельзя включить автора «Думы», с исторической точки зрения неверно. Если, принять его, то художественный смысл стихотворения исказится до неузнаваемости. Сам же Лермонтов предстанет неискренним и даже кокетливым человеком, который говорил о себе всякие несуразности, заведомо неточно употреблял слова («мы» вместо «они»). Собственное бездействие и внешне никчемная, пустопорожняя жизнь, которую вел, вызывали в нем не меньшее презрение, чем трусость поколения. В «Думе» объективирована трагическая коллизия между высоким, напряженным гражданским сознанием и невозможностью практического действия, между безусловной преданностью благородным идеалам и вынужденной бессмысленностью личной жизни. Эта трагедия прошла через сердце Лермонтова.
В «Думе» Лермонтов выразил трагедию поколения. Передовой человек 30-х годов чувствовал себя «лишним» в своей стране и даже в целом мире. Поколение превратилось в «толпу», шествующую «над миром». Тема «над-мирности» существования - одна из самых распространенных в поэзии тех лет. Баратынский решает ее в философском плане («Недоносок»), Вымышленный дух - «недоносок» - заброшен и потерян «меж землей и небесами». Он обречен на бессмысленное существование, оставаясь чуждым и земле, и небесам. Он разобщен и с небесным покоем, и с земной юдолью. «Роковая скоротечность» и «бессмысленная» вечность метафизически противопоставлены. Они одинаково ущербны и пагубны. «Роковая скоротечность» отдельной человеческой жизни налагает трагический отпечаток на вечность бытия, которая уже не кажется вечной, а предстает «бессмысленной» и «тягостной». Чувство обреченности, неестественности «вадмирно-го» пути переживает и Лермонтов. Но, в отличие от Баратынского, он осмысливает «надмирность» в историческом плане.
Тема «надмирности» в «Думе» вырастает из скрещения двух планов - «внешнего» и «внутреннего». Состояние «надмирности» - результат исторической судьбы поколения и его «внутренней» жизни.
В эпохи идейного тупика лучшие люди поколений обращаются к истории своей родины, чтобы в ней найти опору для скорейшего выхода из «мертвой точки», чтобы почерпнуть силы для возрождения утраченных гуманистических ценностей, чтобы, наконец, история пролила свет на современность. Люди начинают оперировать понятиями «прошлое», «настоящее», «будущее». Тридцатые годы не составляют исключения. О будущем, настоящем и прошлом России размышляют в своих статьях Белинский, Герцен, Чаадаев. В пушкинских «Бесах» прорывается мысль о том, что дворянские интеллигенты в последекабрьскую пору идут по неверному пути: «Сбились мы. Что делать нам?»
Лермонтов занимает в этом потоке разноречивых и противоречивых друг другу суждений особую позицию. Естественный ход бытия представляется ему ненормальным, а поколение - исторически ничтожным.
