x x
menu

Самообман Раскольникова и трагедия его личности

В 1866 году, когда вышел в свет роман «Преступление и наказание», у Достоевского позади было сорок пять лет жизни, а  впереди - еще пятнадцать. Позади - «Бедные люди», «Двойник», «Записки из Мертвого дома», «Записки из подполья»...  Впереди - «Идиот», «Бесы», «Подросток», «Сон смешного человека», «Речь о Пушкине», план нового романа, лишь отчасти  реализованный в «Братьях Карамазовых».  Прежние произведения вывели его в число первых писателей России, но именно с «Преступления и наказания» начинается его всемирное влияние, подобное влиянию Данте и Сервантеса, Шекспира и Гете.   Наверное, ключ к пониманию романа - в сопоставлении  его начал и концов, первых страниц с последними. Начинается  преступление не с убийства и кончается не признанием в полицейской конторе.  В начале было Слово.

И Слово это была статья Раскольникова о «двух разрядах» людей. «Первая, юная, горячая проба пера,  - как говорит Порфирий. - Дым, туман, струна звенит в тумане... В бессонные ночи и в исступлении она замышлялась, с  подыманием и стуканьем сердца, с энтузиазмом подавленным,  а опасен этот подавленный энтузиазм в молодежи».  За словом приходит расчет. Убить ростовщицу! «Одна смерть  и сто жизней взамен - да ведь тут арифметика! Да и что значит  на общих весах жизнь этой чахоточной, глупой и злой старушонки? Не более как жизнь вши, таракана, да и того не стоит,  потому что старушонка вредна».  За расчетом - «проба». Раскольников идет к ростовщице -  «примериваться». «Ну зачем же я теперь иду? Разве я способен  на это? Разве это серьезно? Так, ради фантазии себя тешу: игрушки! Да, пожалуй, что и игрушки!»  За пробой - дело.

Кроме ростовщицы, убитой «по плану»,  Раскольников «случайно» убивает Лизавету, которая, говорят, беременна и которая «случайно» обменялась крестиками с Соней... «Случайно» его вину берет на себя Миколка - еще одна  жизнь.  «Слушай, - говорит он Соне, - когда я тогда к старухе ходил, я только попробовать сходил... Так и знай!» - «И убили!  убили!» - восклицает Соня.  «Случайно» из-за преступления сына сходит с ума и умирает  мать - он еще и матереубийца.

За полгода до убийства он пишет статью, где доказывает, что  «необыкновенные люди» могут и должны «переступать законы»,  но только ради идеи, «спасательной для человечества».  За полтора месяца - он случайно подслушивает разговор  между студентом и офицером, разговор, в котором узнает «такие  же точно мысли», что «наклевывались в его голове» («Одна смерть  и сто жизней взамен - да ведь тут арифметика!»)  За два дня - знакомство с Мармеладовым, чья судьба остро  напоминает судьбу его матери и сестры. Он решает «перейти  черту», осуществить «предприятие»: «так тому и следует быть!»  Он снова и снова убеждает себя в том, что «задуманное им - не  преступление». 

За день до рокового шага - письмо матери («как громом»).  Горькая мармеладовская история уже реально грозит стать историей его родных. После прочтения письма он идет на бульвар и,  как нарочно, встречает пьяную девочку - все ту же «вечную  Сонечку», а скоро, быть может, уже и Дуню. И вдруг, случайно,  узнает, что завтра, в семь часов вечера, процентщица останется  одна: ее сестры, Лизаветы, не будет.  День убийства. Раскольникова срывает с дивана звон часов.  Подстегивает чей-то крик: «Седьмой час давно!» Он идет в дворницкую - никого, топор на месте... Случайно заглядывает в лавочку - десять минут восьмого. «... Вот и дом, вот и ворота.  Где-то вдруг часы пробили один удар. «Что это, неужели половина восьмого? Быть не может, верно, бегут!»  Все, все, само время, словно ожившее и ускоряющее, загоняет его в тупик, кажущийся ему выходом. Все толкает его к  тому, чтобы «переступить черту».

Раскольников исступленно убежден в своей правоте, тем более что в глубокой корысти, в страсти к «комфорту» упрекнуть  его невозможно. В карман он не норовит и ни денег, ни крови  своей он не жалеет. И чем больше он бескорыстен, такой «идеалист», тем дольше будет он - искренне, убежденно и бескорыстно - совершенствовать и защищать свой метод  проб и ошибок, пока... пока страшные сны не станут явью или  пока мы наконец не усомнимся в главном - именно в чистоте  его изначальных помыслов и не перестанем верить ему на слово. Да и верит ли он сам тому, что говорит? Не слышится ли в  каждом его слове какого-то надрыва? Убежденность его безрадостна.  «Два разряда», «высшие и низшие», «собственно люди» и  «материал»... А куда отнести мать, сестру, Соню? К «низшему?»  К «не-людям»? Или для родственников и близких - исключение? А дети? Тоже делятся на «два разряда» и «низших» из них  надо топить, как котят, давить, как вшей? Раскольников боится  такого (неизбежного) заострения выдвинутого им самим вопроса.

Но дети у Достоевского - последняя, решающая проверка  всех и всяких идей, всех и всяких теорий. И совсем не случайно  Раскольников убивает Лизавету, Лизавету с детским лицом.

Раскольников - «мономан», человек, одержимый одной идеей.  «Он был уже скептик, он был молод, отвлечен и, стало быть,  жесток...»  Уже из статьи следует, что, разделив всех людей на «два разряда», он относит себя, конечно, к «высшему» разряду («низший» - «не-люди»). Как может такое разделение, такая претензия совмещаться с «добрыми» целями?

  Дело проясняется в мысленном монологе Раскольникова после знакомства с Порфирием: «Прав, прав «пророк», когда ставит  где-нибудь поперек улицы хор-р-рошую батарею и дует и правого  и виноватого, не удостаивая даже и объясниться! - Повинуйся,  дрожащая тварь, - не желай, потому - не твое это дело!»  Еще одно признание. «Свобода и власть, а главное власть!  Над всей дрожащей тварью, над всем муравейником! Вот цель!  Вот тебе мое напутствие!» - бросает Раскольников Соне,  обещая разъяснить это «напутствие» позже.  Вот это решающее разъяснение: «Соня, у меня сердце злое,  ты это заметь: этим можно многое объяснить... Я хотел Наполеоном сделаться, оттого и убил...» Он жаждал попасть в число  тех, кому «все позволено»: «Кто много посмеет, тот у них и прав.  Кто на большее может плюнуть, тот у них и законодатель, а кто  больше всех может посметь, тот и всех правее!.. Я лгать не хотел  в этом даже себе! Не для того, чтобы матери помочь, я убил -  вздор! Не для того я убил, чтобы, получив средства и власть,  сделаться благодетелем человечества. Вздор! Я просто убил, для  себя убил, для себя одного: а там стал ли бы я чьим-нибудь  благодетелем или всю жизнь, как паук, ловил бы всех в паутину   и из всех живые соки высасывать мне, в ту минуту, все равно  должно было быть!.. Мне надо было узнать тогда, и поскорей  узнать, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить  или не смогу!.. Тварь ли я дрожащая или право имею...» 

Художник выявляет ответственность человека не только за  преступные результаты его действия, не только за преступные  средства, но, главное, за преступность помыслов. Свидригайлов недаром говорит Раскольникову: «Между нами  какая-то есть общая точка, а?.. Ну, не правду ли я сказал, что мы  одного поля ягоды?» Недаром он повторяет: «Ведь вы пошли ко  мне... мало того, что по делу, а за чем-нибудь новеньким?»

 Раскольников узнает свое в Свидригайлове. И наоборот. В  ответ на патетическое обвинение в подслушивании Свидригайлов не без резона отвечает Раскольникову: «Если же убеждены,  что у дверей нельзя подслушивать, а старушонок можно лущить  чем попало в свое удовольствие, так уезжайте куда-нибудь поскорее в Америку!»  Но не свое ли угадывает Раскольников еще и в Лужине, который ведь в столичный город, кроме дел своих, тоже за «новеньким» приехал: «Я же рад встречать молодежь: по ней узнаешь, что нового».  Когда Лужин восклицает по поводу убийства ростовщицы: «Но,  однако же, нравственность? И, так сказать, правила...» - Раскольников вмешивается: «Да об чем вы хлопочете? По вашей же вышло  теории! - Как так по моей теории? - А доведите до последствий,  что вы давеча проповедовали, и выйдет, что людей можно резать...»  Он говорит - «по вашей», а сам прекрасно знает, что можно сказать и - «по моей», «по нашей». Раскольников оказывается здесь  не врагом Лужина, а его социальным соперником.  Лужин по-своему искренне убежден, что Раскольников -  бездельник, а Соня - безнравственна, общество развращает, и  что если не сегодня украла, то завтра непременно украдет. Вот,  мол, он, Петр Петрович, и восстанавливает справедливость, подложив ей билет.  В Лужине - бес сребролюбия, в Свидригайлове - бес сладострастия, в Раскольникове - бес честолюбия, и между ними,  ненавидящими, боящимися и презирающими друг друга, - есть  «общая точка». Это «возлюби прежде всего одного себя». Это -  «я сам хочу жить, а то уж лучше не жить».

teacher

Материал подготовлен с учителем высшей категории

Ильина Галина Сергеевна

Опыт работы учителем 36 лет

Популярные материалы

Рейтинг

0/0 icon

Вы можете оценить и написать отзыв

Делитесь проектом в соцсетях

Помоги проекту!

Есть сочинение? Пришли его нам и мы его опубликуем!

Прислать