Роман «Чевенгур» (1926—1929) довел проблематику Платонова до максимальной остроты и непревзойденной художественной оригинальности. Сохранившаяся переписка Платонова с Горьким по поводу романа говорит о том, насколько ошеломлен был последний присланной ему рукописью молодого писателя. Горький был не в состоянии разобраться в мировоззренческой позиции Платонова и заподозрил автора в «анархическом умонастроении», а о его героях сказал, что они не столько революционеры, сколько «чудаки» и «полоумные». Но главное, что Горький не видел возможностей напечатать «Чевенгур». По его мнению, единственный, кто мог бы взять на себя такую смелость, — Воронский, но он сейчас «не у дел» (Воронский к тому времени был снят с поста редактора «Красной нови» и исключен из партии).
В «Чевенгуре» Платонов ввел своего героя — духовного максималиста — в гущу «натуральных обстоятельств». Эффект получился взрывчатый. А для Горького, готовящегося к возвращению на родину, — нежелательный, ибо он не хотел знать о сложности воплощения революционных идей в жизнь. Горький устал и тянулся к простоте и очевидности.
Герой романа — Саша Дванов, сын рыбака. Отец его утонул странным образом — связал ноги веревкой, чтобы не выплыть, и бросился в озеро. Он хотел узнать тайну смерти, которую представлял себе «как другую губернию, которая расположена под небом, будто на дне прохладной воды, и она его влекла». Мужикам он говорил о желании «пожить в смерти и вернуться».
В этом микросюжете отчетливо прочитывается миф о путешествии в страну мертвых, так что отец Саши предстает архаическим человеком, для которого не существует понятия небытия. «Небытие — величайшая абстракция, совершенно недоступная первобытному мышлению. Поэтому рождение есть переход из "инобытия"» в наш мир, а смерть есть переход из нашего мира в "инобытие"».
В «Чевенгуре» все эпизоды закодированы двойным кодом — мифологическим и реалистическим. И у поступков его персонажей тоже двойная мотивировка — они действуют сообразно архаическим моделям и одновременно как люди определенной эпохи. Саша Дванов становится сиротой — и это характеристика его социально-бытового положения. Но категория сиротства для Платонова имеет еще и универсальный характер. Еще в начале 20-х годов он сделал запись: «Иисус был круглый сирота. Всю жизнь отца искал». Сиротство испытывают как мертвые, тоскуя по живым, так и живые, разлучившись с мертвыми. Когда Саша, посланный своим первым приемным отцом собирать милостыню, приходит на кладбище, он чувствует, что где-то «близко и терпеливо» лежит отец, которому «так худо и жутко на зиму оставаться одному».
Причина сиротства — смерть, которая притягивает к себе постоянное внимание автора «Чевенгура». Вот как описывается смерть старого машиниста-наставника: «Никакой смерти он не чувствовал — прежняя теплота тела была с ним, только раньше он ее никогда не ощущал, а теперь как будто купался в горячих обнаженных соках своих внутренностей... Наставник вспомнил, где он видел эту тихую горячую тьму: это просто теснота внутри его матери, и он снова просовывается меж ее расставленными костями, но не может пролезть от своего слишком большого роста». Смерть описана как рождение туда, в иную форму бытия.
Вот описание еще одной смерти. Саша Дванов встречает в пути умирающего красноармейца, который просит закрыть ему глаза. «Но глаза не закрывались, а выгорали и выцветали, превращаясь в мутный минерал. В его умерших глазах явственно пошли отражения облачного неба, — как будто природа возвратилась в человека после мешавшей ей встречной жизни, и красноармеец, чтобы не мучиться, приспособился к ней смертью». Смерть оказывается освобождением материальных элементов от связывающей их жизненной силы и «приспособлением» к природе. Но, таким образом, она становится посредником между разными формами бытия.
Силой, позволяющей преодолеть смерть, является у Платонова любовь — первопричина жизни. Именно любовь противостоит тому чувства сиротства, которое испытывают герои романа. Второй приемный отец Саши Захар Павлович, боясь навсегда потерять опасно заболевшего сына, делает ему огромный гроб — «последний подарок сыну от мастера-отца. Захар Павлович хотел сохранить сына в таком гробу, — если не живым, то целым для памяти и любви; через каждые десять лет Захар Павлович собирался откапывать сына из могилы, чтобы видеть его и чувствовать себя вместе с ним».
В его желании много детского, но любимые герои Платонова и ведут себя подобно детям или архаическим людям. Но не зная, говоря современным языком, технологии преодоления смерти, они действуют в надежде на чудо. Революция и есть для них такое чудо. Саша Дванов свято верит, что «в будущем мире мгновенно уничтожится тревога Захара Павловича, а отец рыбак найдет то, ради чего он своевольно утонул».
Когда Саша и Захар Павлович отправляются в город записываться в партию, то они ищут людей, которые показали бы им дорогу к чуду. «Нигде ему (Захару Павловичу) не сказали про тот день, когда наступит земное блаженство». Но когда они приходят в комнату, где ведется запись в партию большевиков, происходит знаменательный разговор: « — Хочем записаться вдвоем. Скоро конец всему наступит? — Социализм, что ль? — не понял человек. — Через год. Сегодня только учреждения занимаем. — Тогда пиши нас, — обрадовался Захар Павлович».
Социализм для него — псевдоним какой-то «главной жизни», где откроется смысл существования, и не только ему лично. Он напутствует Сашу: «Помни — у тебя отец утонул, мать неизвестно кто, миллионы людей без души живут, — тут великое дело...». Это великое дело можно лишь сделать, а не рассказать, и Саша уходит в революцию, подобно тому, как его отец ушел в воду, — в поисках иного бытия.
Платонов точно фиксирует религиозный характер русской революции, ее христианскую, хилиастическую подкладку (хилиазм — вера в тысячелетнее царство справедливости на земле). Герои Платонова вкладывают в революцию больше требований, чем можно было бы предъявить к какой бы то ни было религии. Они идут туда не по теоретическим соображениям, а по огромной внутренней необходимости. Саша — духовный наследник тех русских людей, которые искали и не нашли утоления своей жажды в традиционном христианстве: «Русские богомольцы и странники потому и брели постоянно, что они рассеивали на своем ходу тяжесть горящей души народа». Теперь Россия двинулась в революцию, как некогда она шла на богомолье. Эта Россия больше не хочет молиться — она хочет делать. Однако и тут для Платонова важен не разрыв с христианством, а переход его из фазы молитвы в фазу практического усилия. «Чевенгур» — роман о русском делании социализма, о русском религиозно-революционном нетерпении.
Эта новая вера рождает героев с колоссальной нравственной и физической энергией. Таков Степан Копенкин, который становится соратником Дванова, посланного делать коммунизм в провинцию. Копенкин — рыцарь революции, который подобно пушкинскому «рыцарю бедному», «имел одно виденье, непостижное уму». Это виденье для Копенкина — Роза Люксембург. В его шапке зашит плакат с ее изображением: «Копенкин верил в точность плаката и, чтоб не растрогаться, боялся его расшивать». Плакат для него то же, что икона для верующего. Будучи адептом новой универсальной веры, Копенкин не имеет отчетливых черт происхождения. У него «международное лицо», черты которого «стерлись о революцию». Он неугомонно грозит «бандитам Англии и Германии за убийство своей невесты» Розы. Перед нами — русский Дон-Кихот, не различающий мечту и действительность.
Одновременно он похож на русского степного богатыря своей необычайной физической силой. Его кобыла по кличке Пролетарская Сила нуждается на обед в «осьмушке делянки молодого леса» и «небольшом пруде в степи». Когда-то люди этого типа ходили в крестовые походы, рубили скиты и совершали подвиги религиозного страстотерпия. Теперь они хотят учреждать коммунизм в русской степной провинции и относятся к этому с неменьшим рвением.
« Он (Копенкин) не понимал и не имел душевных сомнений, считая их изменой революции; Роза Люксембург заранее все и за всех продумала — теперь остались одни подвиги вооруженной рукой, ради сокрушения видимого и невидимого врага». Копенкин полностью оправдывает прогноз Фомы Пухова: «Ты хочешь его от бывшего бога отучить, а он тебе Собор Революции построит!». Собор Революции построен в сердцах Дванова и Копенкина — остается лишь перенести его в действительность. Так у социально-исторического действия, именуемого Революцией, возникает мифологический аспект.
Копенкин «мог с убеждением сжечь все недвижимое имущество на земле, чтобы в человеке осталось одно обожание товарища». Но оказывается, что принципы товарищества уже реально осуществлены в коммуне, организованной жителями уездного города Чевенгура. Вся вторая половина романа посвящена описанию места, где люди «доехали в коммунизм жизни».
Чевенгурцы перестали работать, потому что «труд раз навсегда объявлялся пережитком жадности и эксплуатационно-животным сладострастием». В Чевенгуре за всех трудится солнце, отпускающее «людям на жизнь вполне достаточные нормальные пайки». Что касается коммунаров, то они «отдыхали от веков угнетения и не могли отдохнуть». Основная профессия чевенгурцев — душа, «а продукт ее — дружба и товарищество».
Но товарищество в Чевенгуре начинается с ожесточенного искоренения местных буржуев. Руководит расправой над буржуями чевенгурец Пиюсь во главе группы чекистов. Вот описание этой расправы: «Из головы буржуя вышел тихий пар, а затем проступило наружу материнское сырое вещество, похожее на свечной воск...» Смертельно раненный купец просит наклонившегося над ним чекиста: « — Милый человек, дай мне подышать — не мучай меня. Позови мне женщину проститься! Либо дай поскорее руку — не уходи далеко, мне жутко одному». Не дождавшись ни женщины, ни руки, он хватается за лопух, лишь бы ощутить хоть какую-нибудь связь с жизнью, которую вот-вот утратит.
Платонов описывает равенство людей в страдании и смерти как высшую и неоспоримую реальность, начисто игнорируемую в ожесточении классовой борьбы. Противоестественность чевенгурской коммуны окончательно выявляется смертью ребенка, с которым на руках приходит нищенка. Эта смерть заставляет Копенкина задавать вопросы, на которые он не получает ответа: «Какой же это коммунизм? От него ребенок ни разу не мог вздохнуть, при нем человек явился и умер. Тут зараза, а не коммунизм».
Все дело в том, что в Чевенгуре коммунизм «действует отдельно от людей». Врагом чевенгурского коммунизма оказывается природа, которая не считается с официально объявленным царством будущего. Простодушная утопия чевенгурцев подозрительно совпадает с представлениями Ивана Фетодовича Шмакова из «Города Градова». Фантасмагоричность происходящего усиливается тем, что коммунары требуют женщин, и им организованно доставляют цыганок.
Неразрешимую внутренне ситуацию разрешает внешняя причина — вторжение врагов, уничтожающих коммуну. В борьбе с «неизвестными солдатами» гибнет главный защитник Чевенгура Степан Копенкин. Саша Дванов возвращается к тому озеру, в котором утонул рыбак, и уходит под воду «в поисках той дороги, по которой когда-то прошел отец в любопытстве смерти».
Герои «Чевенгура» упираются в трагический тупик. Это не только их личная драма, но и трагедия страны, идущей в никуда. Платонов заставляет Чевенгур погибнуть в борьбе с некоей мощной внешней силой, потому что слишком хорошо чувствует его внутреннюю обреченность. Окончание романа совпало с началом нового периода в жизни страны — индустриализации и коллективизации. 1929 г. был объявлен «годом великого перелома», и социализм из фазы самодеятельного массового творчества вступил в фазу государственного плана.
В связи с этим возникает резонный вопрос: с кем сражаются чевенгурцы? Ведь гражданская война кончилась и белых уже нет. Один из зарубежных исследователей Платонова полагает, что речь идет о ликвидации сталинским режимом самодеятельных народных коммунн: «Сошедшиеся в смертельном бою у ворот Чевенгура противники были с обеих сторон коммунистами: одни защищали апостольский период, веру и надежду, связанные с ним, другие — начавшийся церковный период».
Страницы: 1 2
