Центральное место в романе занимает, пожалуй, эпизод встречи Ганса с отцом – главой фирмы «Шнир. Бурый уголь». Белль, большой мастер прозы, умышленно не вводил в действие Шнира – старшего до середины книги и не характеризовал его даже косвенно. Да это почти и невозможно, настолько мало в этом изящном, элегантном, доброжелательном и здравомыслящем пожилом господине индивидуального, подчеркивающего своеобразие его личности.
Говоря о своем отце, рассказчик, как будто нарочито сдерживает свой бурный темперамент, свой иронический тон, стараясь быть объективным. Шнир-отец в меру шутлив, в меру тактичен, чтобы при визите к сыну принять правильный тон старого отца, беседующего с взрослым сыном. Он и явился к Гансу, чтобы тактично предложить ему материальную поддержку, оплатить обучение сына, «самое лучшее», потому что «людям отцовской породы необходимо иметь все самое лучшее», замечает Ганс. Но миллионеру «трудно субсидировать заведомо неверное предприятие», поэтому он не поддержал сына ни в начале его карьеры, ни когда он женился, и отказывается помочь ему сейчас, когда сын оказался без работы и без средств: «аскетизм – основа всякой пантомимы», - назидает Шнир-коммерсант. Правда, Шнир-старший испытывает жестокое потрясение, услышав, каким безрадостным было детство детей в его доме под девизом «не трать зря ни пфеннинга», но человеку, который признался бы, что не мыслит себе жизни без сигарет, ванны, цветов и спиртного, вошел бы в семейную хронику Шниров как безумец, одержимый «манией расточительства».
Ввиду этого Шнир-миллионер и счел излишним продолжать разговор о деньгах, «он был такой утонченный и деликатный, с благородными сединами, неизменно доброжелательный, но он не дал мне ни гроша…» - заключает Ганс. «В его глазах я ясно читал, что он не может дать деньги клоуну, для которого все назначение денег в том, чтобы тратить их, а ведь по его понятиям у денег прямо противоположное назначение» .
Характерно, что хотя рассказ Шнира полон горькой иронии и понимания непреодолимости психологического барьера между им и старшим поколением, это обстоятельство не вызывает у него того гневно-бунтарского состояния, которое охватывает его, когда дело касается Марии, потерянной им, по-видимому, навсегда. Протест против ненавистной госпожи Шнир и презираемого Шнира-отца выливается, в сущности, в довольно безобидную демонстрацию: «Несколько раз я являлся к ним на «журфиксы», как явился бы любой посторонний, а не в семейном порядке, так сказать. Я пил коктейль, ел маслины, пил чай, а перед уходом набивал себе карманы сигаретами столь демонстративно, что лакеи краснели и отворачивались». Но и только.
Более решительной и серьезной представляется другая демонстрация Ганса: его песенка «Неохота служить ХДС» исполняется на ступеньках Боннского вокзала в новом качестве бродячего нищего-певца. Этот поступок – действительно открытый вызов и уже не только Шнирам. Но перед Гансом еще долгий путь: он слишком гневен, слишком полон презрения и ненависти, чтобы удовлетвориться исполнением насмешливых и иронических песен. И можно надеяться, что он недолго останется на бездорожье, он найдет выход в активной борьбе.
