Сложно и драматично сложилась судьба Дуни («Станционный смотритель»). Она тоже совершает побег. Этот поступок сразу поднимает в наших глазах «разумную», неопытную Дуню. Она еще только вступает в жизнь, но уже начинает догадываться, что ее ожидает. И она бунтует не против произвола отца, а против социальных условий, уготовивших ей жалкую судьбу. Бегство из дома было, конечно, обманом родителя, но обман этот так по-детски непосредствен! Она еще не понимает, какой удар наносит отцу своим бегством: ею движет непосредственное чувство. Дуне понравился офицер Минский, и она, рискуя всем своим будущим, бросает вызов условиям среды, опыту жизни, доверяя только себе и своему чувству.
Поступок Дуни воистину отважен вспомним, что говорил Самсон Вырин о тех, кто, как его дочь, убегал из дома: «Не ее первую, не ее последнюю сманил проезжий повеса, а там подержал, да и бросил. Много их в Петербурге, молоденьких дур, сегодня в атласе да бархате, а завтра, поглядишь, метут улицу вместе с голью кабацкою».
Поступок Дуни и дерзок, и чреват великой бедой, и одновременно прекрасен. Дуня поверила своей натуре. Она не хочет считаться с социальным запретом — она бедная и незнатная, а он богатый дворянин. Потому Дуня не похожа на карамзинскую бедную Лизу — она бросает вызов тем, кто устанавливает эти запреты, она борется за свое счастье. К отважному и решительному поступку Дуня подготовлена вольной жизнью в доме отца. Никто не докучал ей поучениями, не извращал ее чувств веками созданной моралью покорного подчинения воле божьей. Она жила, руководствуясь умом и сердцем. А была она умна, сметлива, «безо всякой робости». Естественность и чистота чувств Дуни вызывали симпатию к ней у всех, кто встречал ее. Был покорен этим и Минский. В Петербурге, добившись своей цели, Дуня расцветает. Как всегда лаконична, но глубоко содержательна сцена, которую подсматривает Самсон Вырин, обманно проникнув в квартиру дочери. Дуня счастлива! Упоена счастьем, ею самой завоеванным.
«В комнате, прекрасно убранной, Минский сидел в задумчивости. Дуня, одетая со всею роскошью моды, сидела на ручке его кресла, как наездница на своем английском седле. Она с нежностию смотрела на Минского, наматывая черные его кудри на свои сверкающие пальцы. Бедный смотритель! Никогда дочь его не казалась ему столь прекрасною; он поневоле ею любовался. «Кто там?» — спросила она, не подымая головы. Он все молчал. Не получая ответа, Дуня подняла голову и с криком упала на ковер».
Психологизм Пушкина аскетичен. Писатель не раскрывает психологических переживаний, не показывает изнутри борения страстей и мыслей своих героев. Пушкин всегда знакомит нас с результатами душевной бури, которая выплескивается наружу и застывает в жесте, мимике, движении. Счастливая Дуня, увидев отца, падает без сознания — такова сила испытанного ею пронзительного чувства своей вины перед отцом.
Жизнь Дуни предстает в своем не идиллическом, а драматическом облике. Естественное ее стремление к счастью искажается социальными условиями общества. Оно, это общество, в которое она вошла благодаря энергии и борьбе, навязывает ей свою мораль, заставляет быть душевно черствой, жесткой, эгоистичной. Охраняя хрупкое свое счастье, она должна была предать отца, оставить его, одинокого и горюющего. Но чувство вины, испытываемое ею перед отцом, — яркое свидетельство того, что еще жива ее чистая душа, не все чувства извратило в ней общество. Пушкин обвиняет и судит общество, преступно требовавшее как плату за отвоеванное счастье отречение от отца только потому, что он маленький чиновник, бедный человек, не имеющий дворянского звания...
Повесть, посвященная Самсону Вырину, заканчивается сценой новой встречи читателей с Дуней. Она приезжает в родные места. Приехала она, по словам деревенского мальчика, «в карете в шесть лошадей, с тремя маленькими барчатами, и с кормилицей, и с черной моською; и как ей сказали, что старый смотритель умер, так она заплакала и сказала детям: «Сидите смирно, а я схожу на кладбище».
Из коротенького сообщения о приезде мы узнаем поразительно много о жизни Дуни в Петербурге после того случая, когда отец любовался счастливой и прекрасной дочерью. Становится ясным, что Минский сдержал слово, данное Вырину: «не думай, чтоб я Дуню мог покинуть: она будет счастлива, даю тебе честное слово». Она стала матерью троих детей. Она настояла на свидании с отцом. И поехала не одна, а с детьми, чтобы порадовать старика внуками. Нет, не убило общество душу Дуни. Продолжая сражаться за счастье, теперь уже своей семьи, она не отреклась от отца и, невзирая на запрет среды, вынашивала мысль о свидании с ним. Так глубоко содержателен пушкинский лаконизм.
Свидание оказалось печальным и последним. Дуня пришла на могилу, «легла здесь и лежала долго». И опять психологизм Пушкина (такой непривычный нам после Достоевского, Толстого и Чехова) оказался способным, несмотря на свой аскетизм, передать во всей сложности душевную жизнь Дуни, открыть нам глубоко страдающую женщину. Здесь, на маленьком деревенском кладбище, по русскому обычаю, по-бабьи, она упала на дорогую могилу и винилась перед отцом за свое счастье.
Страдания Дуни были проявлением ее глубокой человечности, прошедшей через горькие испытания. Вина Дуни — невольная, она ей навязана новыми условиями ее существования. И все же ее судьба свидетельствовала, что человек может и в угнетающих его обстоятельствах, хотя и с поражениями — горькими и тяжелыми,— сражаться за свое счастье. Мятежность Дуни и явилась залогом сохранения ее личности, ее человечности, ее счастья любви и материнства.
Мятежные натуры помогали Пушкину обнаружить в обыкновенном течении жизни, в обыкновенных людях спасительную искру, которая, разгораясь, поднимала человека к иной жизни, очищенной от повседневных унижений, к исповеданию гуманных норм человеческого общежития, способствовала его нравственному обновлению. В этом и состоял пафос реализма Пушкина — внушать человеку веру в себя, в свою природу, в свою возможность быть человеком и жить достойно.
В этой связи я хочу напомнить мудрые, но до сих пор не оцененные слова сатирика Щедрина о коренном свойстве человеческой натуры и высоком долге искусства. «Это свойство расцветать и ободряться под лучами солнца, как бы ни были они слабы, доказывает, что для всех вообще людей свет представляет нечто желанное. Надо поддерживать в них эту инстинктивную жажду света, надо напоминать, что жизнь есть радование, а не бессрочное страдание, от которого может спасти лишь смерть. Не смерть должна разрешить узы, а восстановленный человеческий образ, просветленный и очищенный от тех посрамлений, которые наслоили на нем века подъяремной неволи. Истина эта так естественно вытекает из всех определений человеческого существа, что нельзя допускать даже минутного сомнения относительно ее грядущего торжества»
Пушкинский реализм напоминал постоянно, что «жизнь есть радование, а не бессрочное страдание», способствовал очищению человека от унижений. Тем самым Пушкин бесконечно обогащал русский критический реализм XIX века. Под пушкинским знаменем развивалось реалистическое творчество Гоголя, Лермонтова и Тургенева. Вот почему 1830-е годы в русской литературе были Подлинно пушкинскими.
