x x
menu

Полифония и композиция романа «Идиот»

Князь Мышкин, человек, свободный  от самолюбия и оставленный при одних «источниках сердца». Мышкин знает, как люди лгут и из-за чего лгут, и, подходя  к человеку, он легко отодвигает этот налет лжи, как что-то внешнее, случайное, далеко не важное для действительного общения  с подлинной душой человека. Он не сердится за скрытие мысли  и не смущается заглянуть по ту сторону лжи, пойти навстречу  прямо к живому месту духа. Мышкин понимает, что в минуты признаний, раскаяний,  исповедей и самобичеваний может сквозить налет особого тщеславия и хвастовства, но он легко прощает это, смотрит дальше;  он знает, что, за вычетом этого слоя самолюбия и тщеславия, в  таких признаниях всегда сказывается боль о себе и жажда прощения, и он, невосприимчивый к самолюбию, останавливает  свое сердце лишь на том, что действительно есть больного и  страдающего в этих раскаяниях.

Ясно, почему автор именно в князе (человеке без самолюбия) открывает эту бесконечность сострадания на всех страницах романа. Только при бескорыстном самозабвении осуществляется беспритязательное, чистое приятие другой индивидуальности. И в то время, как все лица романа при взаимном схождении сталкиваются в незримых претензиях личного начала и оказываются невосприимчивыми к страданию, какое каждый из них  в себе носит, один князь, лишенный соревнования к другому  «я», останавливает свое сердце лишь на том, что в них есть действительно больного и страдающего.

Настасья Филипповна для Мышкина больной человек, раздавленный неодолимостью страдания. «За вами нужно много ходить, Настасья Филипповна, я буду ходить за вами», - говорил  князь еще в первый вечер знакомства с нею. Любовь его к ней -  это, как он сам выражается, «любовь-жалость», жертвенная любовь, «страдание жалости». Это вообще наиболее резкое обострение мотива сострадания во всем романе.

В функции мотива прощения дана деталь в поведении князя  Мышкина в связи с эпизодом Бурдовского. Князь, объяснив недобросовестные претензии Бурдовского его «беззащитностью»,  «непониманием» того, на что он шел («его обманули, потому-то  я и настаиваю, чтоб его оправдать»), сейчас же почувствовал  «жгучее раскаяние до боли». Он понял, что он, обезличив Бурдовского, «обидел» его. Князь и не хотел так прощать и сейчас  же почувствовал свою ошибку. Как разрешение этого мотива и  написана самая загадочная страница романа (князь неизвестно  в чем просит прощения у Евгения Павловича). Именно в своем  неумении простить он и просит прощения у Евгения Павловича, ошибочно усмотревшего в таком прощении, как оно вылилось тогда у князя, непонимание самого существа поступка Бурдовского как «извращения идей». «Не напоминайте мне, - говорит здесь князь, - про мой поступок три дня назад! Мне очень  стыдно было эти три дня... Я знаю, что я виноват...» 

В связи с этим Мышкин почувствовал себя не способным к выражению «великой идеи»: «У меня слова другие, а не соответственные  мысли...» В этой «неспособности» вообще Мышкин ощущает свою  главную недостаточность. Здесь мы подошли к той стороне личности  князя Мышкина, где он осуществляет тему прощения не только прощением других, но и жаждой прощения себе самому.  Еще на начальных страницах романа обнаруживается, что  Мышкин способен конфузиться и смущаться.

Следовательно,  он все же ценит отношение к себе со стороны других. Мышкин  не самодовлеет, он тоже нуждается в санации себя душой другого. Мышкин ощущает расстояние между собой и великостью  идеала, который он знает в себе, и он боится профанировать  высшие заветы своего сердца.

Мышкин страдает, чувствуя себя дурным сосудом того прекрасного, что он в себе благоговейно чтит. «Я знаю, что я... обижен  природой... в обществе я лишний... я не от самолюбия... Я в эти  три дня (после эпизода с Бурдовским) передумал и решил,  что я вас искренно и благородно должен уведомить при первом  случае. Есть такие идеи, есть высокие идеи, о которых я не должен  начинать говорить, потому что я непременно всех насмешу... У  меня нет жеста приличного, чувства меры нет; у меня слова другие, а не соответственные мысли, а это унижение для этих мыслей...» В другом месте он это повторяет: «Я не имею права выражать мою мысль... Я всегда боюсь моим смешным видом скомпрометировать мысль и главную идею». «Про свои чувства говорить  всем стыдно...», и у князя это не самолюбие (как у других лиц  романа), но по особому целомудрию: выражение может не дать  соответственно высокого впечатления и явится мысль «несоответственная», мысль «оболганная». И князь тоже взыскует о человеке,  который бы понял его, принял и простил (полюбил и такого).  Этот свет понимания и приятия он и почувствовал к Аглае. 

Отсюда мотив двойной любви, как бы из двух согласных источников души. Любовь к Настасье Филипповне осуществляет мотив любовного сострадания и прощения другой индивидуальности (любовь «для нее»); любовь к Аглае осуществляет мотив жажды прощения для себя (любовь «для себя»)... 

В любви Аглаи для него открывается «новая жизнь» («новая  моя жизнь началась»). В сознании себя смешным и недостойным, он не хотел верить этой любви, ему становилось «стыдно».  «Возможность любви к нему, - замечал автор, - к такому человеку, как он, он почел бы делом чудовищным». Но все же сердце  его горело радостью. Любовь князя к Аглае обставлена автором  как выражение высшего платонизма, и, конечно, это не случайно: в теме жажды прощения любовь и могла быть представлена  только как высшее духовное очищение, о котором томится и  тоскует всегда нечистый и слабый человек.  Двойная любовь князя становится конфликтом не в нем самом, а лишь вне его, в гордом соперничестве ревнующих о нем.  Для него самого вопроса о выборе не существовало. Чувства к  Аглае и Настасье Филипповне не враждуют в нем, одна любовь  не устраняет и не берет другую. В сердце своем он остается и с  той и с другой. Князь силой чужой вовлечен в конфликт, но сам  в нем внутренне не участвует.

Мотиву трудности живого эмпирического воплощения идеала прощения служит и «идиотизм» Мышкина. По существу,  идиотизма как такового нет: князь на протяжении всего романа  остается в полной ясности и богатстве духовных сил. Тем не  менее Мышкин назван идиотом, и следовательно, это имеет свое  функциональное значение.  Здесь две стороны. Одна сторона - это действительная болезнь  князя, его лечение в Швейцарии, особые условия его воспитания и  жизни в полной замкнутости и оторванности от людей.

teacher

Материал подготовлен с учителем высшей категории

Ильина Галина Сергеевна

Опыт работы учителем 36 лет

Популярные материалы

Рейтинг

0/0 icon

Вы можете оценить и написать отзыв

Делитесь проектом в соцсетях

Помоги проекту!

Есть сочинение? Пришли его нам и мы его опубликуем!

Прислать