В основе сюжета «Горячего сердца» — уездный детектив, расследование кражи, пущенное преступниками по ложному следу. В пьесе так много говорится о разбойниках, что, в сущности, комедия могла бы так и называться, не будь уже прежде драмы с подобным названием у Шиллера. Переодетые разбойниками люди купца Хлынова и он убавляются, путешествуя в лодке вокруг острова и пугает обывателей.
У Островского же отставной капитан с костылем под мышкой эпически спокоен. Он правит в Калинове благодушно и самодержавно — до их глухомани и от губернии «скачи, не доскачешь». Как сказочный правитель, с насиженного местечка на крыльце он надзирает за жизнью городка и самовластно владеет ею. Появится ли в ноле его зрения бродяга «безпашпортный», или набедокуривший купеческий сын, или мещанин, собравшийся предъявить к взысканию старый вексель, всех он судит-рядит по-своему и с каждого норовит собрать добровольную дань, «щетинку» или «мерси». Сколько уклончивых слов, обходительных иносказаний изобретено для обозначения щекотливых понятий, окружающих старинный российский принцип «кормления воевод».
В понятия административного порядка и полицейской чести у Градобоева, помимо «щетинки», входит одно: чтоб во вверенной его попечению округе было тихо. Стало быть, если возникло неприятное дело, надо любой ценой его закрыть. И если подлинный злоумышленник не обнаруживается, Градобоев вытаскивает из кустов за волосы и сажает в арестантскую ни в чем не повинного купеческого сына: главное, чтобы торжествовал порядок и смущения в обывательских умах не возникало.
Всю злободневную иронию этих образов и картин для находившихся на закате «шестидесятых годов» прошлого столетия нельзя верно оценить, не приняв в расчет, как много либеральные публицисты потратили краснорения и истребили чернил, расписывая успех в народе «новых судов» и реформы земских учреждений. Говорили о святости закона, о выборных началах, умилялись судом присяжных. Но то, о чем шумели в столицах, докатывалось до захолустного Калинова лишь клочьями словесной пены.
Градобоев предлагает обывателям на выбор — судить их по закону» («И законы все строгие: в одной книге Строги, а в другой еще строже, а в последней уж самые строгие») или «по душе, как мне бог на сердце положит»? И калиновцы охотнее принимают привычное «взыскание костылем» и работу на градоначальническом Огороде, чем смутную и оттого особенно страшную угрозу каких-то изобретенных столичными умниками законов. Такова цена судебной реформы, проваливающейся в трясину российской «глубинки».
Градобоев нужен калиновцам, потому что правит по мере их разумения. Тут уместно напомнить великую мысль Щедрина, что народ беден всеми видами бедности, но более всего беден «сознанием собственной бедности». Пока обыватель живет неправовым сознанием, Градобоев нужен ему, потому что с таким градоначальником легко войти в «сердечные отношения» и посредством «щетинки связать себя с ним взаимностью личных обязательств.
Скорпион Мардлинии, слон пет, правитель патриархальный и по-своему добродушный. Он воюете вверенным его попечению городом по старинке, как он «с туркой воевал», и привычно называет арестантов «пленными». В нем есть смешная амбициозность и детски-наивная хвастливость своими боевыми подвигами. Он кичится мундиром и «регалиями», но перед обывателями этот «отец города» предстает по преимуществу в халате — подробность живописная, почти символическая. Критик газеты «Северная пчела» в рецензии на комедию написал, что деятельность Градобоева в Калинове — это «именно халатное, если можно так выразиться, исполнение служебных обязанностей». Не этот ли отзыв, между прочим, дал жизнь ходовому и в наши дни выражению?
Гроза обывателей, в особенности импозантный в окружении двух бессловесно-исполнительных полицейских Сидоренко и Жигунова, Градобоев по-семейному доверителен с-богатыми купцами — подлинными властителями Калинова.
С Курослеповым Градобоев держится по-свойски, хоть и не прочь сорвать с него куш за одно лишь намерение поймать воров, еще только приступая к «средствию», как выражается Матрена. Курослепова он даже совестит («Что вы за нация такая? Отчего вы так всякий срам любите?») и по-домашнему призывает к порядку. Но кого он истинно боится и с кем никогда не посмел бы вздорить, так это подрядчика Хлынова, богача из богачей, ёру и безобразника, излетающего на тихий городок со своей ватагой,, будто крутящийся смерч.
Хлынов в «Горячем сердце» с его расточительными оргиями был настолько нов, что многие современники приняли его за карикатуру, преувеличение, мало приличествующее писателю-реалисту. Между тем драматург просто раньше других изобразил комедийный тип нового героя капитала, Патриархальные купцы Островского лишь накапливали деньги, держали на замке сундуки, устраивая домашний террор среди близких и сохраняя благообразие и благочестие за воротами дома. Пил-гулял, являя широту русского характера и наводя смятение на окружающих, лишь какой-нибудь сорвавшийся со всех причалов «метеор», вроде Любима Торцова: опустившийся, в драном бурнусе, он становился живым воплощением совести. В Хлынове явился разгул совсем иного рода: с громом, шумом, пальбой из пушек, кутежами напоказ, с реками шампанского, готовыми затопить всю губернию, лишь бы прибавить «чести» хозяину.
«Честь» — понятие новое для героев Островского и столь же комически извращенное в купеческом быту, как некогда слово «мораль», писавшееся через «а» — «мараль».
В сцене, где Хлынов насильно потчует своих гостей шампанским, готовый лить его на голову, если не выпьют, он объясняет слабо защищающемуся Градобоеву: «А из чего ж мы и бьемся, как не из чести; одно дело, на том стоим».
И то же понятие о чести подтверждает Градобоеву Курослесов;
«—Честь-то, понимаешь ты, что значит, или нет?
— Какая там честь? Нажил капитал, вот тебе и честь. Чем больше капиталу, то больше и чести».
Что бы ни выкинул Хлынов, «кураж» его ненаказуем, потому что его опасаются не только в уезде, но и в губернии. «Турок я так не боялся, как вас чертей боюсь»,— чуть не плача признается напуганный пьяным гостеприимством городничий. А Хлынов еще похваляется, что и к губернатору знает, как подъехать, и с губернаторшей на дружеской ноге: «пивал у них чай и кофей, и довольно равнодушно».
