И опять к вертепу обращаются уже в ХІХ веке украинские писатели, и в частности П.Кулиш. Да, в названии вертепной драмы П. Кулиша «Иродова морока (Святочное представление на малорусском языке)» есть и указание на церковно религиозный характер («святочного представления»), и символ антидуховности, - (Ирод).
Антидуховность торжествует уже с первых страниц пьесы - Ирод вызывающе заявляет: «...царь я на всю губу», а потому «...заковал в кандалы человеческую мать Правду». А еще он «...людей режет по своей охоте»; восхваляется еще и тем, что ему служит сам Черт, и беда его («морока») заключается в том, что Черта не боится «запорожский дух». Такой «мосток» между библейской Иудеей и казацким Запорожьем сразу переводит все события в плоскость Украины ХVІІІ ст. Ирод и Несправедливость, узнав о том, что «Народившись в Вифлееме... тот, который будет на всем мире во век царствовать!», решают истребить всех младенцев: «Сердюки! решайте, режьте всех маленьких детей!»
Более того, страшный, демонический дух этого приказа Ирода, усиленный репликой: «Не щадите ни одного, всех поубивайте». Он не просто призывает слуг заработать владыке «вечный памятник» и славу, но и сделать это «купаясь в крови». Очевидное человеконенавистничество и беспощадное властолюбие порождают у читателя ХІХ века размышления о демонизме Петра I, который беспощадно расправился с киевским гетманом и с тысячами реестровых казаков.
Понимая настоящую силу Запорожца, Ирод преднамеренный и коварно характеризовал его как «бродягу» и «пьяницу», как неспособного ни на что, и думает, что получит этого политические дивиденды.
Да, владыка не просто направлял свои мнения, действия и поступки, на творение зла, но и получал от всего того большое наслаждение - высшее проявление антидуховности.
П. Кулеш уже в начале пьесы обращает внимание читателя и на то, что жена Ирода Несправедливость сидит на престоле «...с поникшей головой». Но оказалось, что она грустила не от того, что кому-то или ей самой очень плохо, - ей было просто «скучно» без творения зла. А когда она узнала о рождении будущего духовного царя Иудеи, она сразу оживилась и очень категорически заявила:
- Нет, сего не будет!
- Чье небо, чей ад
- мои будут люди!
Для Несправедливости, как и для Ирода, сама мысль о возможности потерять власть есть не только неожиданная, но и ненавистная. Тому же Несправедливость готова пойти на любых злые действия, чтобы сохранить свое властвование. Для этого она готова покорить даже всю нечистую силу:
- ...не дам новому царю
- на престоле сесть.
- Бороться у меня
- будет Ирод с Чертом....
Но весть о том, что Правда выпущена и «разбиты оковы», Несправедливость просто ошеломила: «Кривда падает в обморок». Это действующее лицо откровенно в своих злых намерениях и злодеяниях, в своих негожих отношениях с подчиненными. Пока был жив главный из них, ей жилось хорошо, а когда умер, то «без него не живется». Несправедливость способна и на крайнюю меру - она готова обратиться и к Иуде (достаточно прозрачный намек на характер и действия прежних казаков-изменников), чтобы уничтожить Иисуса:
- Я под его потай миру
- подошлю Иуду
- да и вовек на семь мире
- царствовать буду.
Несправедливость коварно оправдывает свое влеченье к беспрекословной власти желанием «...усе ленивое отродье сгубить сразу». То есть Несправедливость все свои мнения, слова, действия и поступки, направляет только на творение зла - она символизирует демоническую антидуховность.
Смерть П. Кулеш представил «...сухореброю, шершавой бабою», во всех действиях и поступках которой воплощенная ненависть к жизни:
- Должна неоднократно косить
- направо и налево
- чтобы пустыней сдавались
- царство, всем на удивление.
Как и Несправедливость и Ирод, Смерть в первый раз запаниковала тогда, когда ей не удалось «скосить» Запорожца:
- Я уже косу поломала
- не одну на злюке
- а у него нет ни страха
- ни ужаса и в мысли.
- Свое бессилие перед Запорожцем Смерть выражает в том, что толкает его в «...брюхо костлявой ногою».
Таким образом, Смерть появляется как воплощения вечной и неутомимой антидуховности - вечной ненависти ко всему живому на Земле. Может именно поэтому здесь, как нигде в другом произведении, П. Кулеш использовал библейские мотивы для характеристики современной ему реакции и для утверждения идеи непобедимого и вечного продвижения жизни, которая появляется воплощением высшего стремления к добру, а, следовательно, и воплощение высшей духовности вообще.
На первый взгляд, все, что есть отвратительного и демонического в мире, воплощено в Черте: то он очень льстиво поводит себя с Несправедливостью, потому что понимает, что ее власть сильнее, влиятельнее, чем власть Ирода (Черт называет ее «моя слава, цаца моя дорога!»; то он подстрекает и Несправедливость, и Ирода, на расправы; то сеет «между людей» сомнения и панику, злодеяния и злобу. Более того, он намеревается «...гайдамаку вбросить в пекло», чтобы «насолить» даже своим ближним - «всем бы злюкам в сем мире стало тогда тепло». И все же, может потому, что действия Черта и должны быть творящими зло, они воспринимаются не такими страшными и злыми, как поступки людей - черт лишь подстрекает, а творят зло все-таки бездуховные люди. Они и есть, по мнению драматурга, основными творцами зла - антидуховными и бездуховными существами.
И все же больше всего внимания П. Кулеш уделяет Запорожцу: он «Входит торжественно. На нем вся одежда сияет яркими цветами и новизною». Герой-казак перед Иродом и Несправедливостью сразу раскрывает свои недвусмысленные намерения: «Я из вас, проклятых людоморов / выдавлю масло!». Он видит свое назначение в том, чтобы уничтожать все враждебно людям, все несправедливое: «Треба жить, нужно и бить: / наша судьба такая». А высшая и конечная цель его деятельности - «...защитить от нахала мать Украину».
Таким образом, в этой пьесе П. Кулеш представил руководителей государства демонически антидуховными (Ирод и Несправедливость), в совершении зла им уступают даже Черт и Смерть. А всей этой антидуховной стае противопоставил свету душа и праведный дух Запорожца. И как бы мы не «дешифровали» описания и характеры действующих лиц, нужно определить главное: П. Кулеш очень удачно и прозрачно, а не двусмысленно (как это принято считать) в библейско-вертепной мистерии поставил и раскрыл вечную проблему: чем заканчивают кровавые властолюбцы - неминуемым и беспощадным наказанием.
Следовательно, П.Кулиш в ХІХ веке актуализировал вертепный сюжет о царе Ироде, который очень был популярным в ХVІІІ веке. Популяризация вертепного сюжета не приобрела в ХІХ веке такой массовый характер, как это было в ХVІІІ веке. А причин тому было несколько: во-первых, в ХІХ веке лишь отдельные писатели-народники (П.Кулиш) прибегали к жанру вертепной драмы, чтобы постепенно ввести его как составную часть народного театра, ведь тематика и проблематика нижних этажей вертепа уже активно внедрялась в украинских водевилях первой половины ХІХ века; во-вторых, сугубо специфические диалоги вертепной драмы ХVІІІ века не прижились в вертепной драме П. Кулиша «Иродова морока», поскольку на их смену пришли четко выстроены монологи, в которых раскрываются мысли, намерения и стремления действующих лиц. И уже совсем одиночным явлением стала вертепная драма в начале ХХ века.
