Около половины XVI в. на московской почве начинает возникать ряд крупных по своим размерам литературных предприятий, ставящих себе задачей, путём подведения итогов прошлого с точки зрения официальной московской идеологии, во-первых, окружить ореолом это прошлое, во-вторых, показать непрерывность и преемственность культурно-политического и церковно-религиозного процесса в его развитии от начала русской государственности и русской церкви до тогдашней современности.
В этом отношении должно быть отмечено прежде всего широкое и интенсивное развитие в Москве летописного дела.
Отправляясь от общерусских митрополичьих летописных сводов типа Владимирского полихрона и Хронографа Пахомия Логофета, дошедшего до нас в редакции 1512 г., с сороковых годов XVI в. появляется при участии московских дьяков несколько типичных московских летописных сводов с явно выраженной московской централизатор-ской тенденцией. Как политически Москва объединила вокруг себя автономные русские области, так же точно она литературно объединила автономное летописание — киевское, ростовско-суздальское, новгородское, тверское и т. д., поставив себе целью осветить историю некогда политически самостоятельных русских земель как органическое преддверие к истории единого Русского государства. Выступив на историческое поприще после других княжеств, Москва вначале не имела своих собственных летописных сводов и стала включать в организованные ею своды летописные известия, относящиеся к её истории, лишь начиная с XIV в. Отдельные нотки политического сепаратизма, ещё звучавшие в старых митрополичьих сводах, теперь были более или менее искусно затушёваны, и на первый план выступила идея богоспасаемого и богоутверждённого Московского царства во главе с его самодержцами.
Из московских сводов XVI в. наибольшее значение имеют Воскресенская летопись, доводящая изложение событий до 1541 г. , и Патриаршая, или Никоновская, летопись, заканчивающаяся 1558 г. 2 и являющаяся переработкой и расширением летописи Воскресенской. Название обоих сборников связано с именем патриарха Никона, владельца их списков, из которых один был пожертвован им в Воскресенский монастырь. В обеих летописях Русское государство рассматривается как вотчина московских государей, единоличных распорядителей и владельцев Русской земли. Сухие фактические известия здесь прерываются обширными статьями, написанными в приподнято-торжественном стиле.
К Никоновской летописи примыкает Львовская летопись, названная так по имени её первого издателя. События в ней изложены до 1560 г. включительно. Материал сказаний, повестей, «слов», посланий, входящих в эти летописные сборники, представляет собой значительный интерес для историка литературы.
Никоновская и Львовская летописи имели своё продолжение, в котором излагались события, относящиеся к последним годам царствования Ивана Грозного. Вероятно, в 70-х годах XVI в. создаётся огромный исторический свод, богато иллюстрированный. Возник он главным образом на основе Никоновской летописи и потому называется иногда Никоновским лицевым сводом. Полностью он до нас не дошёл и вообще не был закончен, но в сохранившейся его части заключается до 10 тысяч листов (около 20 тысяч страниц) и 16 тысяч иллюстраций. В нём изложение начинается с сотворения мира и доводится до 60-х годов XVI в. Это было самое грандиозное летописное предприятие, задавшееся целью во всём объёме и со всяческой торжественностью изобразить величие Московского царства, бытие которого, по мысли составителей свода, подготовлялось всей предшествовавшей историей человечества. Свод в части, относящейся к XVI в., в дальнейшем был переработан в так называемую «Царственную книгу», также не доведённую до конца2.
Последующие бурные события крестьянской войны и иностранной интервенции расшатали так пышно созидавшуюся официальную историческую концепцию Московского царства. Традиционное летописание утратило свой смысл и в дальнейшем стало приходить уже в явный упадок.
Одновременно с объединением русской летописной литературы происходит объединение литературы церковно-учительной. Инициатором и руководителем этого дела был митрополит Макарий, принимавший также известное участие и в организации в Москве летописного дела.
К 1552 г. относится окончание работы Макария над составлением и редактированием грандиозного двенадцатитомного собрания произведений русской церковно-религиозной книжности, как оригинальных, так и переводных, обращавшихся в многочисленных рукописях, а также частично произведений внецерковных, как например «Пчела», повесть Иосифа Флавия и др. Собрание это, известное под именем «Великих Четьих-Миней», существует в трёх списках, из которых наиболее полным (около 27 тысяч страниц большого формата) является список, предназначенный для московского Успенского собора.
В основу труда Макария положена была старая, переведённая с греческого Четья-Минея, постепенно, особенно с начала XVI в., расширявшая свой объём сверх житийного материала также материалом преимущественно поучений и похвальных слов, притом частично русского происхождения. Но ко времени Макария не все числа Четьих-Миней были заполнены, и Макарий для такого заполнения воспользовался прежде всего отдельно обращавшимися житиями, переводными и русскими, по разным причинам, главным образом из-за своего объёма, не вошедшими в домакарьевские Минеи. Кроме того, он использовал житийный материал Пролога старейшего, так называемого «простого», и нового Пролога, «стишного» (т. е. такого, в котором жития были снабжены краткими «стихами», содержавшими характеристику святого), перешедшего к нам из Византии через посредство южных славян не ранее XV в. и содержавшего в себе жития, более обширные по объёму, чем те, которые помещались в «простом» Прологе, а также патерики Кие-во-Печерский и переводные. Весь этот материал подвергся новой редакции, преимущественно стилистической, в духе той торжественной риторики, какая стала укореняться у нас в житийной литературе и которая должна была придать блеск и величие русской святыне.
В таком же стиле панегирического витийства написаны были и жития святых, канонизованных на соборах 1547 и 1549 гг., а также и тех, которые канонизованы были ранее, но ещё не дождались написания своего жития.
В XVI в., особенно начиная с конца первой его половины, наблюдается усиленный рост житийной литературы. Окончательно официозно закрепившееся представление о Москве как о третьем Риме, средоточии православной святыни, выдвинутое идеологами московского самодержавия, побуждало прежде всего к увеличению количества святых, специально прославивших Русскую землю, и к пересмотру наличных подвижников, пользовавшихся почитанием в отдельных областях ещё до слияния этих областей в единое Русское государство. По почину митрополита Макария на обоих соборах производится сложная работа по канонизации новых святых, возведению святых местно чтимых в общемосковские и, в результате пересмотра соответствующего материала, деканоиизации недостаточно авторитетных областных святых. Расширение и упорядочение православно-русского Олимпа потребовало написания и новых житий или исправления старых. Последнее шло в направлении как идейном, так и в стилистическом: нужно было весь агиографический материал облечь в форму того панегирически-торжественного стиля, который служил выражением победивших придвор-но-самодержавных тенденций. Спешность работы по написанию новых житий — с одной стороны, с другой — отсутствие в ряде случаев для этого достаточного материала приводили к тому, что эти жития писались по образцу уже существовавших, в которых фигурировали святые, сходные по типу или даже по имени с тем святым, биографию которого нужно было создать.
По первоначальному замыслу Макария его собрание должно было содержать в себе исключительно лишь житийную литературу, но затем, по мере работы над ним, оно вобрало в себя книги «священного писания», патристическую литературу, проповеди, поучения и т. д., одним словом, всю наличную церковно-религиоз-ную литературу в той мере, в какой она не вызывала тех или иных подозрений в своей религиозной или политической благонадёжности. Впрочем, в отдельных случаях в макарьевские Четьи-Минеи попали и апокрифические произведения, если они существовали под заглавием иным, чем то, которое принято было в индексах «отреченных книг». Внешняя монументальность книги должна была символизировать монументальность и грандиозность идеи Московского православного царства.
