Для романтиков особенно неприемлемы были политическая основа классицизма и его скованность канонизированными правилами и образцами. Критические суждения декабристов о классицизме весьма многочисленны. Даже В. К. Кюхельбекер, в поэтике которого традиции классицизма еще дают себя знать, постоянно выступал против подчинения русской литературы «законам Лагарпова лицея и Баттеева курса» (имеются в виду «Лицей, или Курс древней и новой литературы» Лагарпа и «Курс изящной словесности» Баттё - авторитетов позднего французского классицизма). Немало критических суждений о классицизме содержится в статьях А. А. Бестужева.
Он выступает против одного из принципов классицизма - обязательности «классических» образцов. «Оглядываясь назад,- пишет Бестужев в статье «Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 годов»,- можно век назади остаться, ибо время с каждой минутой разводит нас с образцами». Развивая эту мысль, критик формулирует романтическую идею национально-исторической дифференциации искусства: «...все образцовые дарования носят на себе отпечаток не только народа, но века и места, где жили они». К. Ф. Рылеев решительно выступает против классицизма, как он сложился в новой западноевропейской литературе. Мысль, что, «только слепо подражая древним и в формах и в духе поэзии их, можно достигнуть до той высоты, до которой они достигли», Рылеев признает «несчастным предубеждением» и видит в ней «причину ничтожности произведений большей части новейших поэтов».
Но, выступая в качестве представителей романтического направления против реакционных архаистов, дворянские революционеры отмежевывались и от тех романтиков, которые стали выразителями консервативных, зачастую антиобщественных тенденций. Революционные романтики вели последовательную борьбу против элегического, пассивного романтизма. Кюхельбекер высмеивает это течение в.поэзии. «Чувство уныния поглотило все прочие. Все мы взапуски тоскуем о своей погибшей молодости... Картины везде одни и те же: луна, которая, разумеется, уныла и бледна, скалы и дубравы, где их никогда не бывало... изредка длинные тени и привидения... в особенности же туман: туманы над водами, туманы над бором, туманы над полями, туман в голове сочинителя». В письме А. С. Пушкину от 12 февраля 1825 г. Рылеев, признавая благотворное воздействие Жуковского на язык русской поэзии, считает пагубным «влияние его на дух нашей словесности», что является результатом мистицизма, мечтательности, туманности, которыми проникнута большая часть стихотворений поэта-романтика.
Нападая на элегический романтизм, декабристы поднимали голос протеста и против настроений разочарованности, пессимизма, «мировой скорби», которые под влиянием Байрона и Пушкина получили распространение среди некоторой части поэтов-романтиков. Кюхельбекер находит, что те «отжившие для всего брюзги», которые «слабы и недорисованы» в образе Пленника у Пушкина, «несносны, смешны под пером его переписчиков». У подражателей Пушкина декабристы не находили того боевого, революционного духа, каким был проникнут их собственный романтизм.
Таким образом, революционные романтики вели литературную борьбу на два фронта: против реакционного классицизма и против консервативного романтизма. В этой борьбе они выработали свою собственную литературную программу.
Задачи, поставленные дворянскими революционерами, определили одну из основных идей революционно-романтической эстетики: признание большого общественно-политического значения художественной литературы. В понимании декабристов, литература должна стать действенным средством пропаганды передовых общественных идей, высоких гражданских идеалов. В конкретно-исторических условиях общественной борьбы того времени это означало признание литературы орудием изменения существующих социально-политических порядков, орудием борьбы за освобождение от деспотизма и крепостничества. Своими думами Рылеев стремился напомнить юношеству о подвигах предков и привить ему любовь к Отечеству, готовность к гражданскому подвигу. Бестужев также усматривал цель рылеевских дум в том, чтобы «возбуждать доблести сограждан подвигами предков». По условиям цензуры ни Рылееву, ни Бестужеву нельзя было открыто сказать о политических тенденциях декабристской поэзии.
Служение делу свободы художественным творчеством революционные романтики рассматривали как свой гражданский долг. Они обосновали идею поэта-гражданина, которая стала характерной для передовой русской эстетики. Эта идея полемически и потому несколько односторонне сформулирована в известном признании Рылеева: «Я не поэт, а гражданин». Идею поэта-пророка, обладающего «силой воздвигать народы» на борьбу за свободу, поддерживал и Кюхельбекер. В стихотворении «Пророчество», написанном в 1822 г. (т. е. до пушкинского «Пророка»), Кюхельбекер в таких выражениях передает «глагол господень», обращенный к певцу:
- Ты дни влачишь в мертвящем сне,
- В объятьях леноетного мира:
- На то ль тебе я пламень дал
- И силу воздвигать народы?
- Восстань, певец, пророк Свободы!
- Вспрянь, возвести, что я вещал!
В каземате Петропавловской крепости А. И. Одоевский пишет стихотворение «Сон поэта» (1826-1827), в котором, именуя себя «певцом народным», обещает вылить «в огненных словах» песнь, «незнаемую в мире». Образ поэта-пророка встречается и в творчестве писателей широкого декабристского окружения.
