О дуэли Лермонтова с Мартыновым, особенно в наше время, написано много. Выявлены новые факты. Заново прокомментированы старые данные, изучено следственное дело. Тем не менее и теперь многое еще требует объяснения, и главное едва ли удастся достигнуть полной ясности в силу тою, что интриги, приведшие к дуэли, как писал П. Висковатый, «никогда разъяснены не будут, потому что велись потаенными средствами». Он же указал на главную пружину этих интриг, на «условия жизни» того времени и на «деятелей характера графа Бенкендорфа». Большего сказать биограф тогда не мог. Следует прибавить, что лица, заинтересованные в затемнении истории дуэли, были людьми умными, дальновидными. Они понимали, что вычеркнуть эти трагические события из истории невозможно, что к ним еще не раз вернется исследовательская мысль, а потому они сделали все, чтобы создать легенду, которая сняла бы всю тяжесть ответственности за страшное преступление, непосредственными участниками которого они были. В силу этой преднамеренной запутанности приобретает особо важное значение каждый штрих, каждая подробность, характеризующая поведение этих людей.
Достоверных сведений об обстановке и о самой дуэли почти нет. Молчали все, кто мог раскрыть правдивую картину последних месяцев жизни поэта. С. В. Трубецкой нигде в печати ни в те дни, ни впоследствии (он умер в 1859 году) ни единым словом не обмолвился. М. П. Глебов (его тоже некоторые из современников называют секундантом поэта) тоже молчал. На следствии он действовал по указке Васильчикова. Спустя многие годы после гибели поэта А. И, Васильчиков под давлением Мартынова, искавшего в нем защиты и оправдания, вынужден был выступить в печати с некоторыми показаниями:
«Мы отмерили с Глебовым тридцать шагов: последний барьер поставили на десяти и, разведя противников на крайние дистанции, положили им сходиться каждому на десять шагов по команде „марш". Зарядили пистолеты. Глебов подал один Мартынову, я - другой Лермонтову, и скомандовали: „Сходись!". Лермонтов остался неподвижен и, взведя курок, поднял пистолет дулом вверх, заслоняясь рукой и локтем по всем правилам опытного дуэлиста. В эту минуту и в последний раз я взглянул на него и никогда не забуду того спокойного, почти, веселого выражения, которое играло на лице поэта перед дулом пистолета, уже направленного на него. Мартынов быстрыми шагами подошел к барьеру и выстрелил. Лермонтов упал, как будто его скосили на месте, не сделав движения ни взад, ни вперед, не успев даже захватить больное место, как это обыкновенно делают люди, раненные или ушибленные. Мы побежали. В правом боку дымилась рана, в левом сочилась кровь, пуля пробила сердце и легкие».
Этот печальный рассказ дополняется некоторыми подробностями, сохранившимися в воспоминаниях Эмилии Шан-Гирей: «Глебов рассказывал мне, какие мучительные часы провел он, оставшись один в лесу, сидя на траве под проливным дождем. Голова убитого поэта покоилась у него на коленях - темно, кони привязанные ржут, рвутся, бьют копытами о землю, молния и гром беспрерывно; необъяснимо страшно стало! И Глебов хотел осторожно спустить голову на шинель, но при этом движении Лермонтов судорожно зевнул. Глебов остался недвижим, и так и пробыл, пока приехали дрожки, на которых и привезли бедного Лермонтова на его квартиру».
В рассказе Глебова есть существенная неточность. Он так же, как и другие участники дуэли (это убедительно было доказано А. В. Поповым на основании документальных данных), бросил умирающего поэта на произвол судьбы и поскакал в Пятигорск к Верзилиным. Н. П. Раевский рассказывал В. П. Желиховской: «Приехал Глебов, сказал, что покрыл тело шинелью своей, а сам под дождем больше ждать не мог». Это подтверждается рапортом пятигорского полицмейстера штабс-капитана Бетаки, исправляющего должность кавказского областного начальника.
По мотивам, не до конца ясным, А. И. Васильчиков тридцать лет хранил молчание. Он ссылался на моральное обязательство: «Молчал же я по сие время потому, - писал он, - что не считал себя вправе по смерти одного из противников, без уполномочия другого, живого, излагать мое мнение о событии, в свидетели коего я был приглашен по доверенности обеих сторон». При ближайшем знакомстве с содержанием записок Васильчикова к ним с недоверием отнесся еще П. Висковатый, так как нетрудно было заметить в них явную тенденцию автора взять под защиту убийцу. Из рассказа Васильчикова вытекало, что во всем виноват сам Лермонтов, его «непомерно самолюбивый и заносчивый характер», что он сам «напросился на дуэль и поставил своего противника в такое положение, что он не мог его не вызвать»
Поэтому я молчал бы и теперь, если бы сам Мартынов не вынудил меня говорить и своим вызовом в печати, и тем, что я имею полное основание думать, что он сам некоторым лицам сообщал подробности не согласно с действительностью, или по крайней мере оттеняя дело в свою пользу;
- «Высказать все печатно, иона Мартынов печатно своих сообщений не делал, я не считал себя вправе. Теперь Мартынов скончался. В печать проскочило кое-что из сведений не в пользу Лермонтова по вине покойного Мартынова, ж я уже не вижу себя обязанным молчать. Мартынов всегда хотел, чтобы мы его обелили. Это было заметно во время следствия над нами, когда Мартынов все боялся, что мы недостаточно защитили его, так что мы с Глебовым написали письмо, которое было ему передано, когда он сидел под арестом, и объявили, что ничего лишнего, кроме того, что нужно для смягчения его участи, не скажем» (Висковатый).
Из этого следует, что Васильчиков был намерен восстановить объективность в изложении обстоятельств дуэли. Но все это сплошное лицемерие. Если в печать просочились ложные сведения не в пользу Лермонтова, то основным источником их служили прежде всего рассказы Васильчикова и других участников дуэли.
Не менее важную подробность находим в примечании П. Висковатого к следующим известным в печати строкам из рассказа А. И. Васильчикова: «В эту минуту, - пишет князь Васильчшюв, - я взглянул на него и никогда не забуду того спокойного, почти веселого выражения, которое играло на лице поэта перед дулом уже направленного на него пистолета». Затем следует в изложении П. Висковатого чрезвычайно существенная подробность: «Вероятно, вид торопливо шедшего и целившего в него Мартынова вызвал в поэте новое ощущение. Лицо приняло презрительное выражение, и он, все не трогаясь с места, вытянул руку кверху, по-прежнему кверху же направляя дуло пистолета». К этим словам П. Висковатый нашел необходимым сделать следующее примечание: «Рассказ князя Васильчикова. Когда я его спросил, отчего же он не печатал о вытянутой руке, свидетельствующее, что Лермонтов показывал явное нежелание стрелять, князь утверждал, что он не хотел подчеркивать этого обстоятельства, но поведение Мартынова снимает с него необходимость щадить его».
