Этой теме посвящен ряд как обзорных, так и более углубленных аналитических исследований советских и зарубежных ученых. Из их числа нужно особенно выделить последние по времени появления, наиболее полные по охвату материала работы А. Л. Григорьева и Т. Л. Мотылевой, обзор В. В. Дудкина и К. М. Азадовского «Достоевский в Германии», а также работы ученых ГДР — М. Вегнера и X. Шмидта, характеризующие этапы восприятия Достоевского немецкой марксистской критикой и рабочей печатью XIX— XX вв.
Известно, что поражение революции 1848 г. имело для немецкой культуры долгие и трагические последствия. После 1848 г. официальная литература в значительной мере приобретает в Германии и Австрии эпигонский характер, а творчество наиболее выдающихся и талантливых немецких и австрийских писателей-реалистов (Т. Шторма, В. Раабе, А. Штифтера и др.) окрашиваются чертами своеобразного художественного «областничества». Ведущим жанром в этих условиях становится не столько роман, сколько новелла, и которой внутренний драматизм и напряженность сочетаются с лирическими — элегическими, юмористическими или идиллическими — мотивами. В то время как во Франции, Англии, России роман XIX в. в творчестве Бальзака, Стендаля, Гюго, Флобера, Диккенса и Теккерея, Тургенева, Толстого и Достоевского достигает своей классической вершины, в Германии после Гете и немецких романтиков в развитии романа происходит заметный спад. Ни романы К. Гутцкова, Г. Лаубе, Т. Мундта и других представителей «Молодой Германии», появившиеся в 1830—1840-х гг., ни произведения таких, получивших в свое время широкую известность в Германии и за ее пределами, но уже вскоре забытых романистов 1850—1870-х годов, как Б. Ауэрбах, Ф. Шпильгаген, Г. Фрейтаг, не сопоставимы с английскими, французскими и русскими романами XIX в., составившими эпоху в развитии жанра романа в мировой литературе и впервые показавшими громадные возможности этого жанра для воплощения основных проблем бытия современного общества и психологии современного человека.
Немногие немецкие романы второй половины XIX в., выделяющиеся по своему идейно-художественному значению, либо возникают за пределами Германии («Бабье лето» Штифтера, «Зеленый Генрих» Г. Келлера, исторический роман К. Ф. Майера «Юрг Енач»), либо создаются писателями, которые занимают в литературно-общественной жизни своего времени изолированную позицию, плывя «против течения» (романы Т. Фонтане).
Писатели и критики, связанные с движением немецкого натурализма, первыми осознали необходимость для немецкой литературы поисков новых путей развития. Их заслуга состояла не только в том, что они объявили решительную борьбу официальному эпигонству. Натуралисты верно поняли, что для освоения материала общественной жизни предимпериалистической эпохи со всей ее неустроенностью, внешней неупорядоченностью и «безобразием», хаотичностью ее проявлений, дифференцированностью, сложностью и пестротой самого ее языка немецкие литература и театр в какой-то мере должны были отойти от традиций отечественной классики и романтики. Перед ними встала задача расширить свою тематику и свои изобразительные возможности путем освоения опыта других литератур, обогнавших к 1880-м годам немецкую литературу в области художественного исследования остродраматической и напряженной социальной жизни и психологии современного человека. Отсюда — обращение натуралистов к французской, скандинавской и русской литературе, в том числе к Достоевскому.
И все же той областью, где натуралистическое движение заявило о себе в Германии с наибольшей силой и где оно добилось наиболее прочных успехов, была драматургия, а не роман. Лишь начало XX в., и в частности выход «Будденброков» Т. Манна (1901), способствовали обретению немецким романом нового исторического качества, а вместе с тем и новому росту его международного признания.
Тем не менее один из первых в Германии романов XX в., в которых сильно и своеобразно сказалось воздействие проблематики романов Достоевского, был создан тем самым выдающимся немецким писателем-реалистом, творчество которого (хотя оно с самого начала по широте и емкости своего содержания не умещалось в рамках натурализма) принесло немецкому натурализму мировую славу. Речь идет о романе Г. Гауптмана «Блаженный во Христе Эммануэль Квинт» («Der Narr in Christo Emmanuel Quint»), романе, появившемся в значительно более позднее время, чем ранние драмы Гауптмана, — в 1910 г.
Интерес к данным современной ему науки о Христе возник у Гауптмана еще в 1880-е годы, когда он специально тщательно изучал «Жизнь Иисуса» Э. Ренана и другую специальную научную литературу. Тогда же, в 1885—1886 гг., писатель набросал план драматической обработки жизни Христа.3 Своеобразной трансформацией этого замысла явился позднейший роман Гауптмана о «блаженном во Христе» Эммануэле Квинте, где психология евангельского Христа как бы «наложена» на психологию современных Гауптману социальных правдоискателей и реформаторов из народной среды, личность и судьба которых служит для Гауптмана ключом к пониманию личности и судьбы Христа.
«Блаженный во Христе Эммануэль Квинт» рассматривался не раз в ряду литературных параллелей к «Идиоту» Достоевского. Более справедливо видеть в этом романе своеобразную полемическую реплику позитивиста и рационалиста Гауптмана по адресу автора «Братьев Карамазовых» и «Идиота», а также его немецких последователей.
Гауптман по-своему отвечает на вопрос, поставленный в «Идиоте» и в «Легенде о Великом инквизиторе» — о том, что изменилось бы в мире и какова была бы судьба Христа, если в конце XIX—начале XX в. он вновь предстал бы перед людьми. Чтобы дать ответ на этот вопрос, натуралист Гауптман обращается к данным современной ему исторической науки и социальной психологии, стремясь с помощью известных ей реликтов исторической архаики восстановить ту социально-психологическую атмосферу, в которой некогда зародилось христианское учение.
Руководствуясь тем же методом исторической реконструкции прошлого на основе изучения настоящего, который ранее в «Ткачах» позволил ему воссоздать социально-психологическую атмосферу восстания силезских ткачей, Гауптман делает местом действия романа один из отсталых горных уголков южной Германии конца XIX в., где в эпоху современного рабочего движения, в эпоху пара и электричества, еще сохранились нетронутыми консервативные патриархальные обычаи и верования. Здесь-то и развертывается история «блаженного во Христе» Квинта, как бы повторяющая историю Христа, которому подражает юродивый. Несмотря на первоначальные сомнения Квинта в своем праве на роль нового Мессии, толпа окружающих его страдающих и обездоленных крестьян и ремесленников, жаждущих явления спасителя, постепенно вынуждает его заглушить голос внутреннего сопротивления, взять на себя и сыграть до конца роль, которую они ему навязывают.
Ярко обрисованные Гауптманом социально-психологические предпосылки появления нового Мессии объясняют, с одной стороны, по Гауптману, психологически возникновение христианства как религии обездоленных в эпоху упадка древнего мира, а с другой — отчетливо свидетельствуют о невозможности что-либо реально изменить в современных социальных порядках путем подражания Христу. Уже сама искренняя и серьезная вера в его деяния и желание повторить их в эпоху современной науки и промышленности могут возникнуть, по Гауптману, лишь в голове уверенного в непререкаемости каждой буквы священного писания, глубоко страдающего от зол буржуазной цивилизации и все же умственно придавленного ею, неспособного постигнуть изменившуюся обстановку и условия современности крестьянина или бродяги, а не в голове представителя современной интеллигенции (к которой Гауптман, впрочем, относится в своем романе не менее, но, пожалуй, еще более скептически, чем к главному своему герою).
Князь Мышкин сходит с ума, причастившись страданиям мира. Великий инквизитор, отпуская Христа из темницы, требует, чтобы он отныне не тревожил людей и не служил для них соблазнительным примером. Судьба героя Гауптмана, в отличие от судеб героев Достоевского, кончается трагикомически: судья не принимает его всерьез, не удостаивает искомой им мученической смерти и отпускает на свободу. Покинутый своими последователями и никому не нужный, Квинт одиноко гибнет в горах. Таков, по Гауптману, неизбежный конец, ожидающий современного Мессию.
